Джордж Мартин, помимо звукорежиссуры и аранжировки исполнявший инструментальные партии, работая с битлами в студии. Билли Престон, принявший участие в знаменитом концерте «ливерпульской четвёрки» на крыше. Сергей Дьячков, фактически являвшийся художественным руководителем «Цветов» и сделавший с ними первые записи. Существует масса примеров такого сотрудничества, причём весьма плодотворного, сообщает корреспондент Петропавловск kz.
Так же и поэт, музыкант Сергей Кутанин был когда-то приглашён поработать с «Ариэлем», что, в частности, оставило яркий след на пластинке «Каждый день твой», вышедшей в 1982 году. До сих пор есть немало поклонников «Ариэля», которые воспринимают только первые три их «гиганта», и определённая логика в этом присутствует. Для меня же упомянутый диск ценен, прежде всего, тем, что даёт ответ на вопрос: «Ариэль» — если не фольклорный, то какой?» Ответ же самого Сергея Кутанина таков…
Я уверен, что память ночами меня обманывает.
Мы когда-то летали – иначе, откуда ощущение полёта во сне?
Но в ту пору ещё не было городов, и не было домов.
А во сне мы летаем – над домами.
Никогда не летал над соборами.
Опасался остроконечных шпилей, наверно.
Именно собор оказался местом, где был записан самый яркий диск ВИА «Ариэль», – «Каждый день твой».
Стоял он между Вознесенским и Брюсовым переулками, возле консерватории, в которой в своё время можно было встретить Рахманинова, Скрябина…
В этом событии, которое длилось всего несколько дней, сошлись важные линии моей жизни.
Звукорежиссёром был назначен Пётр Кириллович Кондрашин, чьего отца я видел за дирижёрским пультом ещё в детстве, благодаря деду, известному меломану, музыкотерапевту, психиатру М.П.Кутанину.
На запись я привез для Сергея Антонова свою двенадцатиструнку, с которой за год до того впервые выступил перед огромной для себя аудиторией (до этого пел только во дворах под гитару, и немного – с группой «Диполь»).
На диске записана песня «Анафема», где упоминается о судьбе части чилийской интеллигенции, из числа тех, кому наверняка грозила расправа после переворота 11 сентября 1973 года, – «… за рубеж на «Ильюшине». Именно в этом самолёте спасся Серхио Ортега, добрый гений моей судьбы, чей отзыв в среде сочинского фестиваля «Красная гвоздика» открыл для меня в 1978 году доступ на радио и телевидение.
Но самое главное должно было произойти с выходом нового диска «Ариэля»!
Валерий Ярушин показывал мне демонстрационную бобину, которую привёз в Москву из Челябинска.
На мои слова там были: «Сладкая планета», «Незнакомый город», «Букет сирени», «Ты-музыка» и «Взгляды домашних животных».
В общем, я должен был в мгновение ока стать самым тиражным советским текстовиком 1979 года. Только официальные тиражи популярных пластинок достигали нескольких миллионов.
Но в «Главлите» нас быстренько вернули к реальности. Хоть самый гениальный поэт, но не член Союза Писателей, не мог быть автором более чем одного (!) текста на пластинке.
Хитроумный Стас вышел из этого положения с победой. Он принёс песню «Храни меня, дождь», сказав, что вычитал в каком-то сборнике, изданном в западной части Советского Союза. Тут он мало погрешил против истины. Автором мы назначили одного из моих белорусских предков, живших недалеко от Сморгони этак лет триста назад, – Адама Залесского.
Эта вещь впоследствии стала самой знаменитой из сочинений Геппа, а также из моих. Даже «24 прелюдии для гитары», уникальное издание, рассчитанное на музыкальную школу и выше, – и близко не подобрались к такой известности. Не сравнить и тиражи детских повестей, стихов, загадок, которые у меня не превышали трёхсот тысяч, не считая публикаций в «Весёлых картинках».
Да и вообще, пластинка от этого выиграла. И поэты подобрались покруче, и песни позабористей. Интуитивно я чувствовал, что попса может быть другой, не такой примитивной, хотя никто из нас не слышал записей группы «Genesis».
Гитару я вёз на поезде, за полторы тысячи километров ( «В вагон – и в оду!», как сказала впоследствии Ольга Стойкова, с которой мы в концертах пели кое-что из «Ариэля»). Чехол был лёгкий, тряпочный, но крепкий ленинградский инструмент не пострадал.
И вот – первый день на студии.
Поразили высоченные потолки, огромное пространство, после моей «студии» два на два, где микрофоны стояли между трёх картонных стен. Петр Кондрашин, суперспец, словно не от мира сего… Отдельно – заставленное доверху аппаратурой помещение, святая святых, – словно капитанская рубка космолёта.
Запись производилась на 16 дорожек. Лента такая была, похоже, в одном экземпляре. После сведения всё стиралось. Или – до сведения, если оно не состоялось в короткие сроки. Такая судьба постигла очень важную для меня песню – «Взгляды домашних животных» Шарикова.
Поразило меня и устройство, которое в реальном времени изменяло высоту записываемого звука. Кондрашин усадил Геппа за клавесин, настроенный ниже современного стандарта. Стас чрезвычайно страдал из-за расхождения подстроенного звука в наушниках и того, что пробивалось сквозь них снаружи. Это укрепило моё мнение о нём как об истинном музыканте. Будучи в ту пору ударником, я не способен был реагировать на такие тонкости.
На второй день понадобились и мои ритмические способности. Ярушин попросил меня… запустить метроном для песни «Дети спят»!
Какие-то дела не позволили проследить мне всю сессию. Ярушинскую «Анафему» писали без меня, и я потом был потрясён мощью этой композиции… И произошло это не скоро. Выхода диска ждали года два. К тому времени я уже махнул рукой на несостоявшуюся всесоюзную поэтическую славу и жил обычной жизнью заштатного музыканта. В том числе руководил акустическим ВИА «Мозаика» в Доме Пионеров. В соседнем помещении репетировал танцевальный коллектив. Его руководительница, не знавшая о моём сотрудничестве с челябинцами, как-то опоздала на утренние занятия и призналась, что полночи слушала новый диск «Ариэля». – А какая песня тебе больше понравилась? – спросил я. – «Храни меня, дождь!».
Да, жизнь прожита не зря, – подумал я. Нам было по тридцать с чем-то…
Больше я не возвращался в тот храм. Сейчас той студии там больше нет.
После диска «Каждый день твой» я освободился от сладкого плена «Ариэля».
Я понял, что придётся идти своим путём.
Немало песен впоследствии появилось на мои тексты и у Шарикова, и у Ярушина, но это совсем другая история.
А дальнейшая моя жизнь в музыке определилась совершенно другими записями, в другом костёле, на телевидении, на киностудиях, получением диплома гитариста, написанием музыки для рекламы и документальных фильмов…
Но те вдохновенные времена долго будут помниться, не давая покоя. Через высокие остроконечные окна старой англиканской церкви, глядя в глубины славного прошлого, можно разглядеть вершину студийного творчества золотого состава «Ариэля». И, верю, люди будут слушать этот диск, даже когда забудутся более поздние работы каждого из нас.
