Ровно 150 лет назад, в 1867 году, сразу после завоевания Туркестана царскими войсками, молодой, но уже знаменитый художник-баталист Василий Васильевич Верещагин (1842-1904) принял приглашение Туркестанского генерал-губернатора генерала К. П. Кауфмана состоять при нём секретарем-художником. Верещагин согласился отправиться в опасное путешествие. В своих автобиографических записках он указал причину, толкнувшую его в опасное путешествие: «Поехал потому, что хотел узнать, что такое истинная война, о которой много читал и слышал…».
За время длинного пути из Петербурга в Ташкент по югу охваченного войной региона, а позже и во время многочисленных поездок по Туркестану Верещагин создал сотни рисунков и этюдов, изображающих сцены из жизни народов Средней Азии, сделал зарисовки городов и поселков, крепостей и исторических памятников. В его альбомах запечатлены лица казахов, узбеков, таджиков, цыган, евреев и других жителей огромного региона. Так, на берегах Сырдарьи он создал портреты казахов и нарисовал развалины кокандской крепости Акмечеть, недавно взорванной войсками В.А.Перовского.
Художник условился с Кауфманом, что никаких чинов по службе ему давать не будут, что он сохранит свою гражданскую одежду и получит право свободного передвижения по краю для зарисовок и этюдов. Однако жизнь распорядились иначе. Остановившись в занятом русскими Самарканде, Верещагин принялся за изучение жизни и быта города.
Но когда основные войска под командованием Кауфмана ушли из Самарканда для дальнейшей борьбы с эмиром, малочисленный гарнизон города подвергся осаде многотысячных войск Шахрисабзского ханства и присоединившегося к нему местного населения. Противники превосходили силы русских чуть ли не в восемьдесят раз. От их огня ряды мужественных защитников самаркандской цитадели сильно редели. Положение порой становилось просто катастрофическим. Верещагин, сменив карандаш на ружье, влился в ряды обороняющихся.
Он участвовал в защите крепости, не раз водил солдат в рукопашные схватки, с опасностью для жизни вел разведку противника, всюду шел впереди. Пулей было расщеплено его ружье на уровне груди, другая пуля сбила шляпу с головы. Сильный удар камнем поранил ногу. Мужество, хладнокровие, распорядительность художника создали ему высокий авторитет среди офицеров и солдат отряда.
Осажденные выстояли, осада, наконец, была снята.
В представлении художника к награде написано так: «Во время восьмидневной осады Самаркандской цитадели скопищами Бухарцев, прапорщик Верещагин мужественным примером ободрял гарнизон… Несмотря на град камней и убийственный ружейный огонь, с ружьём в руках он бросился на штурм цитадели и своим геройским примером увлёк храбрых защитников». Художник был награжден орденом Святого Георгия. Позже он получил еще несколько наград, но всегда носил только эту – боевую.
Больше года художник следовал за войсками и рисовал с натуры в основном батальные сцены, солдат, бегущих в атаку, раненых, умирающих и уже погибших. Однако, несмотря на то, что В.В. Верещагин был профессиональным военным (до академии художеств окончил Морской корпус), он лишь при особой надобности принимал участие в боевых операциях, как это и произошло в Самарканде.
У него, художника, была совсем другая задача. Василий Васильевич спешил передать на бумаге или на полотне свое восхищение красотой южной природы, ее степями и долинами рек, сиренево-синей дымкой далеких гор.
Он запечатлел образы местных жителей, перекочевку казахской семьи, нарядные юрты-кибитки, уборы верблюдов и лошадей. Но все батальные картины заключают в себе гневный протест против дикостей, варварства, жестокости, гибели людей, против темноты и невежества, религиозного фанатизма и нищеты.
Через год, при содействии К.П.Кауфмана, в Петербурге была организована и с большим успехом прошла выставка батальных картин и рисунков В.В.Верещагина туркестанского цикла. Впервые на полотнах художника во всей красе и противоречиях предстала наша Азия.
Туркестанская серия произвела на современников ошеломляющее впечатление. То, что показал Верещагин, было ново, оригинально, неожиданно: это был целый неведомый мир, представленный замечательно ярко в своей правде и характерности.
После закрытия выставки Верещагин снова едет в Туркестан, но уже через Сибирь. На этот раз художник совершил путешествие по Семиречью и Западному Китаю.
Несколько знаменитых и ныне картин посвящены Семиречью и Киргизии: «Богатый киргизский охотник с соколом», «Виды гор близ станицы Лепсинской, долины реки Чу» (Шу), озера Иссык-Куль, снежных вершин Киргизского хребта, Нарына на Тянь-Шане. Десятки зарисовок Верещагина сейчас хранятся в Музее этнографии в Москве. В них – информация о людях, живших полтора века назад на территории нынешнего Казахстана и Узбекистана.
Вернувшись из Средней Азии, художник уехал в Германию и там, в своей мирной мастерской, по памяти и этюдам создал известную Туркестанскую серию знаменитых батальных картин. Среди них — «Апофеоз войны», самая знаменитая, знакомая нам с детства по репродукциям в учебниках: гора черепов на фоне разрушенного города, черные птицы — символ смерти — летающие над ними. Картина была создана под впечатлением рассказов о том, как деспот Кашгара — Валихан-торе казнил европейского путешественника и приказал голову его положить на вершину пирамиды, сложенной из черепов других казнённых людей. Надпись на раме гласит: «Посвящается всем великим завоевателям — прошедшим, настоящим и будущим».
Антивоенные картины В.В.Верещагина имели колоссальный успех на нескольких выставках, прошедших в Европе и России. Но весной 1874 года после выставки в Петербурге разразился скандал: Верещагина обвинили в антипатриотизме и в сочувствии врагу. И все потому, что ознакомившийся с полотнами Верещагина император Александр II, как писали тогда газеты, «очень резко выразил своё неудовольствие», а наследник, будущий император Александр III, вообще изрек: «Всегдашние его тенденциозности противны национальному самолюбию, и можно по ним заключить одно: либо Верещагин скотина, или совершенно помешанный человек». Конечно, в то время было принято силой оружия «насаждать» мир, а художник показал отвратительное лицо войны. Такие «неудовольствия» первых лиц страны часто звучат как призыв к травле не только у нас. Критика и сплетни обрушились на Верещагина. Художник закрылся в своей мастерской и даже уничтожил несколько своих картин. Когда всего через месяц Императорская академия художеств присвоила Верещагину звание профессора, он отказался принять его. За это его объявили мятежником, нигилистом и революционером.
Путешествуя по разным странам мира, художник всегда вел дневники – «Записки». Он опубликовал 12 книг, множество статей, как в отечественной, так и в зарубежной прессе. В них В.В.Верещагин описал свои взгляды на искусство, а также нравы и обычаи стран, где он побывал. А он объездил полмира и создал несколько серий картин о русско-турецкой войне, где особо выделил события в Болгарии. Два года он путешествовал по Индии, где тогда свирепствовали колонизаторы — англичане, побывал в странах юго-восточной Азии, в Египте и арабских странах. Верещагин увидел и пережил страшные бедствия и ужасы нескольких войн, воспоминания о которых как кошмар преследовали его многие годы. Он был несколько раз ранен, потерял здоровье, потерял младшего брата. А на него обрушивались некоторые военные с обвинениями, будто он в своих картинах слишком сгустил трагические стороны, например, русско-турецкой войны. Художник отвечал, что не изобразил и десятой доли того, что лично наблюдал в действительности. Позже он создаст и другие серии настоящих шедевров. Но Туркестанская серия работ В.В.Верещагина была первой и самой знаменитой в его творчестве. Она не только о войне. Немало страниц в «Записках», рисунков и три большие картины художник посвятил еще одному «великому завоевателю Азии», унесшему едва ли не больше жизней, чем баталии, — наркотикам.
Хотя после выставки в Париже молодой художник сразу стал знаменитым, как ни странно, особенную известность принесли ему две картины, сюжеты которых вроде бы выпадают из военной темы. На них нет ни военных операций, ни кровавых сцен, ни трупов, ни отрезанных голов, ни черепов, ни ворон. Но люди, изображенные на них, очень похожи на трупы.
На парижан потрясающее впечатление произвели две картины — «Опиумоеды» (1868 г.) и «Политики в опиумной лавочке. Ташкент» (1870 г.). Они вызвали скандал, чем сделали Верещагина еще более знаменитым.
Мир Туркестана был тогда совершенно не известен в Европе, а наркотики во Франции считались приятным и безобидным времяпровождением. Опиум и крепчайший напиток на полыни абсент, вызывающий галлюцинации, тогда считались в Европе признаками исключительности, присущей лишь аристократам и творческим натурам. Это зелье считали надежным обезболивающим лекарством, легким средством от алкоголизма. Опиум давали при малейшей зубной и головной боли как успокаивающее и при запоях, чтобы человек перестал пить. А то, что он довольно скоро становился наркоманом, как-то не замечали. Он же теперь не буйный! Некоторые исследователи и сейчас считают, что многие картины импрессионистов были написаны ими в состоянии легкого наркотического опьянения. Под сильным-то ничего не создашь. Тогда наркотики воспевали в романах и стихах, чем привлекли новых желающих приобщиться к клану особенных людей. Увлечение опиумом пришло из Китая. Наркотики из Индии навезла и «королева морей» Англия. Богема — известные артисты, художники, писатели, поэты — создавали закрытые клубы любителей опиума. 
В них избранное общество погружалось в наркотические галлюцинации, а потом делилось впечатлениями. Такой клуб курильщиков опиума в одном из рассказов описал Конан Дойль. Его любимый герой Шерлок Холмс «по делам службы», расследуя очередное дело, оказывается в опиомокурильне – в притоне таких же «опиумоедов», каких описал Верещагин.
И в рассказе нет ни слова об опасности такого увлечения. Там все тихо, пахнет. Все так изысканно!
А вот отрывок из статьи в парижском журнале “Свет и тени” (1879), прославляющей наркотик: “Он лежит перед вами: кусок зеленой мастики, величиною в орех, издающий неприятный, возбуждающий тошноту запах. В нем-то и заключается счастье, счастье со всеми его сумасбродствами. Глотайте без страха — от этого не умирают! Ваш организм нимало не пострадает от этого. Вы ничем не рискуете…».
Ну как после этого не попробовать китайское «счастье»!
И вдруг русский художник показывает мрачный притон, одурманенных зельем людей в диковинных одеждах… Неужели они сродни изысканной парижской богеме?!
Одна картина на выставке в Париже сразу была запрещена, но ее успели многократно воспроизвели многие европейские газеты, и она, уже снятая с выставки, наделала шума еще и в Петербурге. Все хотели ее видеть.
Сам Верещагин до Туркестана знал, что существуют наркотики, но в России они тогда еще не были так широко распространены, как в Туркестане. А там он жил в Самарканде, Ташкенте, Коканде, бывал среди кочевников в киргизских степях, изучал нравы, традиции и обычаи восточных народов, порой довольно жестокие. Для Верещагина Восток был открытием нового мира – увлекательного, необычного. Однако художник увидел и страшное: опиум уносит жизни людей, как самый свирепый завоеватель.
Художник был очень внимательным наблюдателем и к тому же борцом за социальную справедливость. Он просто не мог не обратить внимание на губительное пристрастие среднеазиатских жителей к опиуму. Впервые лично увидев «опиумоедов», Верещагин был потрясен: «Наркотики у них заменяли собой алкоголь, который на Востоке, в силу культурных и религиозных традиций, был мало распространен», написал он. Вот как рассказывает в мемуарах о своих впечатлениях сам художник. «Пришедши раз довольно холодным днем в календархан (в притон), я застал картину, которая врезалась в моей памяти: целая компания опиумоедов сидела вдоль стен, все, скорчившись, как обезьяны, прижавшись один к другому; большая часть недавно, вероятно, приняла дозу опиума; на лицах тупое выражение; полуоткрытые рты некоторых шевелятся, как будто шепчут что-то; многие, уткнувши голову в колени, тяжело дышат, изредка передергиваются судорогами. Близ базара есть множество конур, в которых живут диваны (дервиши), опиумоеды. Это маленькие, темненькие, грязные, полные разного сору и насекомых каморки. В некоторых стряпается кукнар, и тогда каморка получает вид распивочной лавочки, постоянно имеющей посетителей; одни, выпившие в меру, благополучно уходят, другие, менее умеренные, сваливаются с ног и спят вповалку по темным углам. Кукнар – очень одуряющий напиток, приготовляемый из шелухи обыкновенного мака…» Верещагин подробно рассказывает, как готовят кукнар. Не станем распространять этот рецепт.
Художник так оценивает напиток: «Горечь кукнара так неприятна, что я не мог никогда проглотить его, хотя не раз был угощаем приветливыми диванами. В подобных же конурах устраиваются лавочки и для курения опиума; каморка такая вся устлана и обита циновками – и пол, и стены, и потолок; курильщик ложится и тянет из кальяна дым от горящего шарика опиума, который маленькими щипчиками придерживается другим у отверстия кальяна. Одурение от курения опиума едва ли еще не сильнее, чем от приема его внутрь; действие его можно сравнить с действием табака, но только в гораздо сильнейшей степени; подобно табаку, он отнимает сон, сон натуральный, укрепляющий; зато, говорят, он дает сны наяву, сны беспокойные, скоропреходящие, галлюцинации, сменяющиеся слабостью и расстройством, но приятные».
Именно это впечатление и отразил художник в картине «Опиумоеды». Запрещенная в Париже, по копиям и открыткам она стала известна в Петербурге. О ней стали говорить в художественном мире.
Известный критик В. Стасов тогда написал: «Со скульптурной осязаемостью передан в картине грязный угол притона и изображены фигуры его нищенствующих посетителей. Все эти несчастные оборванцы, отчаявшиеся бедняки, едва-едва прикрытые жалкими лохмотьями, обнажающими иссушенное нищетой и пороком тело. Шестеро исковерканных жизнью и обездоленных людей дошли до притона разными дорогами, через различные горести и страдания, но всех их привело сюда стремление хотя бы при помощи яда забыть безрадостную действительность…»
Другая скандальная картина «Политики в опиумной лавочке. Ташкент» появилась в результате второй поездки художника в Туркестан. В это время В.В. Верещагин пишет несколько небольших картин-этюдов, изображающих типы среднеазиатских нищих, в число которых помимо «Политиков», входят «Нищие в Самарканде», «Хор дервишей, просящих милостыню», «Дервиши (дуваны) в праздничных нарядах». Эти картины-этюды можно признать документально точными. На первый взгляд они представляют простую зарисовку городских нравов. На самом деле тут все сложнее. Художник подмечал массовый характер нищеты и связь бедности с попыткой иллюзорного бегства от нее — трагедию наркомании. Художник написал: «Почти все диваны — записные пьяницы, почти все опиумоеды… Я скормил раз одному целую палку… опиума и не забуду, с какою жадностью он глотал, не забуду и всей фигуры, всего вида опиумоеда: высокий, донельзя бледный, желтый, он походил скорее на скелет, чем на живого человека; почти не слышал, что кругом его делалось и говорилось, день и ночь мечтал только об опиуме. Сначала он не обращал внимания на то, что я говорил ему, не отвечал и, вероятно, не слышал; но вот он увидел в моих руках опиум – вдруг лицо его прояснилось, до тех пор бессмысленное, получило выражение: глаза широко раскрылись, ноздри раздулись, он протянул руку и стал шептать: дай, дай… Я не дал сначала, спрятал опиум – тогда скелет этот весь заходил, начал ломаться, кривляться, как ребенок, и все умолял меня: дай бенг, дай бенг!.. (бенг – опиум). Когда я, наконец, подал ему кусок, он схватил его в обе руки и, скорчившись у своей стенки, начал грызть его потихоньку, с наслаждением, зажмуривая глаза, как собака гложет вкусную кость.
Он сгрыз уже половину, когда близ него сидевший опиумоед, давно уже с завистью смотревший на предпочтение, оказанное мною скелету, вдруг вырвал у него остальное и в одну секунду положил себе в рот. Что сделалось с бедным скелетом? Он бросился на своего товарища, повалил его и начал всячески теребить, бешено приговаривая: «Отдай, отдай, говорю!»
«Календарханы — приюты для нищих, а также нечто среднее между нашим кафе-рестораном и клубом… Там народа всякого, болтающего, курящего, пьющего и спящего всегда немало. Мне случалось встречать там лиц довольно почтенных, которые, впрочем, как бы стыдились того, что я, русский тюра (господин), заставал их в компании опиумоедов и кукнарчей».
В.В. Верещагин своими картинами и «Записками» реалистично показал нищету и убогость тех, кто привык к опиуму. Художник не романтизировал и не идеализировал этот порок, как было тогда в Европе. Он как в воду глядел, когда предупреждал: «Едва ли можно сомневаться, что в более или менее продолжительном времени опиум войдет в употребление и в Европе; за табаком, за теми приемами наркотиков, которые поглощаются теперь в табаке, опиум естественно и неизбежно стоит на очереди».
Но даже мудрый и проницательный Василий Васильевич не предполагал, какой трагедией обернется как для народов Азии, так и Европы распространение наркотиков.
Он, художник и писатель, всей душой болеющий за народ, силой своего таланта пытался предупредить опасность, которая надвигалась на мир. Но кто же слушает самые разумные предупреждения!
Иногда, в полемическом запале, современные спорщики начинают упрекать друг друга, кто первый принес в наши края зло наркомании или алкоголизма. Бессмысленное занятие! Ответ на этот вопрос был дан еще Х1Х веке.
Еще в 1885 году, по заказу губернатора Туркестанского края А.К. Абрамова, ученым С. Моравицким было проведено специальное исследование о распространении наркотиков на «новых территориях» — в Туркестане. Врачи уже тогда с тревогой сообщали, что «коренное население прививало пришлому гашишизм, а последнее прививало коренному – алкоголь».
Офицеры, картографы, ученые, совершая служебные поездки, сообщали вышестоящему начальству, а некоторые и самому царю, «любопытные факты», такие, например, как о поставках в наши края опиума китайскими купцами. Разведчики считали: «на 20 млн. мусульманского населения (1880г.) приходилось до 800 тыс. потребителей только гашиша. И это число считалось заниженным». Понимая серьезность проблемы, император Николай II, 7 июля 1915 года утвердил Закон «О мерах по борьбе с опиокурением». Было приказано уничтожать посевы мака, что вызвало протесты его сеятелей. И это во время первой мировой войны! Что было потом и куда исчез император Николай II, полагаю, знают все. К борьбе с наркотиками многие страны пришли в 20-е годы ХХ века, но мы свидетели тому, кто ныне побеждает в этой борьбе. Уж очень выгоден для кого-то этот смертельный для человечества бизнес!
Жизнь самого Василия Васильевича Верещагина, можно сказать, первопроходца на полном опасности пути борьбы с наркотиками, сложилась трагически. Побывав во всех горячих точках того времени, создав сотни антивоенных произведений, с началом русско-японской войны 1904-1905 гг. художник отправился на свою последнюю войну – на Дальний Восток. К. Симонов так написал о судьбе художника: «Всю жизнь любил он рисовать войну. Беззвездной ночью, наскочив на мину, Он вместе с кораблем пошел ко дну, Не дописав последнюю картину…». Он погиб вместе с адмиралом С.О. Макаровым при взрыве броненосца «Петропавловск» близ Порт-Артура.
И еще фантастический факт. В 1912 году картины Верещагина должны были отправиться на выставку в Америку… на «Титанике», но организаторы не успели оформить нужные документы, и картины остались в порту до следующего рейса. Судьба?
Антонина КАЗИМИРЧИК
Подробнее об истории города читайте в нашем проекте Исторический Петропавловск