Расправа

А.М. Крупенников — ветеран Великой Отечественной войны недавно награжден медалью «75 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» и получил Поздравление Президента РФ ко дню Победы. Наш автор отметил приближающийся юбилей Победы своим подарком нашим читателям: на днях вышла из печати его новая, пятая, книга «В пространстве Отчизны». В ней рассказывается, что пришлось пережить семье Крупенниковых на территории дважды оккупированной Курской области. Город Курск часто называют вторым Сталинградом — так стойко город сражался с врагом и так же был почти полностью разрушен во время боев.

Семье Крупенниковых пришлось дважды находиться в оккупации. Напомним, старшая сестра героя рассказа Лидия Михайловна – Заслуженная учительница Казахской ССР. После войны, по окончании Курского педучилища, девушка и еще несколько ее однокурсников были направлены на работу в школы Целинного края, где много лет учили казахстанских детей.

Предлагаем нашим читателям отрывок из новой книги А.М. Крупенникова (на снимке), доцента Ставропольского университета.

Осенью 1942 года, во время второй немецко-фашистской оккупации в селе Карандаково Тимского района Курской области, стали происходить страшные события. Однажды прогремел ночной взрыв – кто-то подорвал водяную мельницу. Через некоторое время стало известно, что по дороге Карандаково – Покровское на мину наскочила вражеская машина с офицером и двумя солдатами. Потом произошёл взрыв железнодорожного полотна между станциями Щигры и Черемисиново. С рельсов сошёл товарный поезд с боевой техникой и сопровождающими ее солдатами. Были значительные жертвы из числа оккупантов. Немцы и полицаи неистовствовали. Ходили слухи, что это дело рук партизан. Администрация оккупантов неистовствовала и гоняла полицаев, которых недовольство «хозяев» тоже приводило в ярость.

Однажды промозглым ветреным осенним утром, когда моросил холодный мелкий дождь, староста нашей деревни Лесновки строго-настрого приказал всем жителям идти на луг, что рядом с мельницей. Мама и мы с сестрой Лидой почувствовали что-то недоброе, хотя никто не знал причину сбора, да еще в такое ненастье. Почему-то стало, я помню, страшно. По нашей деревне пошли слухи, что полицаи схватили диверсантов, которые якобы связаны с партизанами. Никто не хотел идти на дальний луг, но полицаи выгнали из хат жителей всех возрастов и согнали на указанное место. Из нашей семьи только я побежал в Лесновку, сагитировав идти со мной своего дружка Толика. Не успели мы отойти от хаты, как за нами увязалась наша маленькая Жулька. Я не хотел, чтобы собачка бежала с нами под дождем так далеко — в соседнюю деревню, да еще при немцах. Несколько раз я возвращал домой упрямую Жульку. Наконец, убедившись, что собачка успокоилась и осталась дома, мы с Толиком пошагали дальше.

На лугу народу было столько, сколько мне никогда не приходилось видеть. Я пробился в гущу большой людской толпы молчаливых стариков, женщин и подростков с грустными лицами, стоявших у глубокой ямы.

Я еще не осмотрелся, как почувствовал вертевшуюся у своих ног Жульку. Я нисколько не рассердился, а, наоборот, в душе похвалил её за верность. Нагнулся и погладил её, а она лизнула горячим языком мою руку, преданно посмотрев мне в глаза. Мы с другом оказались недалеко от свежевырытой ямы, почти рядом с ней. Мне показалось странным, что собравшиеся на лугу люди стояли возле нее с трёх сторон. Чуть поодаль я увидел, нет, мне не померещилось, тёмно-зелёную легковую машину с двумя здоровенными немецкими солдатами, а рядом с машиной – станковый пулемёт. С четвёртой стороны, напротив нас, находились согбенный бородатый старик без головного убора и странного вида женщина. Там же были незнакомый мне полицай в необычной форме и староста села. Рядом с ними стоял с важным видом хорошо одетый мужчина средних лет и два немецких офицера.

Присмотревшись, я еле узнал в старике хорошо знакомого мне с детства почтальона из Лесновки – дедушку Басова. У него были связаны за спиной руки. Затем я с трудом узнал дочку Басова, некогда весёлую, разговорчивую и счастливую Катю, нашу школьную старшую пионервожатую… Ее непокрытая её голова с всклоченными волосами была приподнята вверх, лицо в синяках и подтёках… На куртке оторван рукав, руки связаны за спиной колючей проволокой. Катя стояла босиком в растоптанной сапогами грязи у самого края ямы. На её груди висела фанерка с крупной чёрной надписью «ПАРТИЗАН». В толпе царила напряжённая зловещая тишина. Едва слышны были забиваемыми ветром тяжёлые вздохи и едва уловимые рыдания женщин. У меня до боли защемило сердце…

Немецкий офицер писклявым голосом начал громко и членораздельно читать бумагу, вытащенную из бокового кармана своего серого пальто, а мужчина с важным выражением лица оказался переводчиком. Он передавал нам смысл прочитанного фашистским офицером: «За последнее время участились случаи подрывных действий советских партизан против освободительной немецкой армии… Это взрыв на железной дороге Щигры — Черемисиново, повлёкший собой сход нескольких товарных вагонов с боевой техникой и доблестными немецкими воинами. Далее. Подрыв военной немецкой машины с военнослужащими – офицером и двумя солдатами. Ещё уничтожение двух конвоиров – всадников зимой 1941 г.». Сказал переводчики и о поджоге подсобного помещения у Карандаковской школы, и о взрыве на водяной мельнице. Напомнил о каких-то еще мелких диверсиях… Он заявил, что Екатерина Басова и её отец Василий Басов являются теми людьми, которые связаны с партизанами, что они, дескать, причастны ко всем диверсиям против власти выдающегося фюрера Адольфа Гитлера.

После, как мне показалось, долгой паузы на повышенных тонах был провозглашён приговор: «…Партизанку, комсомолку Басову Екатерину и активиста Басова… казнить через расстрел».

В толпе послышались рыдания, возгласы возмущения и вопли отчаяния. Офицер угрожающе поднял руку и что-то громко выкрикнул. Переводчик ещё громче заорал: «Молчать! Всем замолчать!».

Жулька от испуга заскулила, и я решил взять любимую псинку на руки. Переводчик, нервничая, добавил, что все крестьяне подлежат смертной казни, если будут замечены в подрывной деятельности против немцев.

У обречённых руки оставались связанными. Но Басов гордо поднял голову, выпрямился и громко сиповатым голосом сказал: «Мы умираем за Родину, за народ! Уничтожайте подлого врага! Победа бу…». Полицай в необычной форме прервал свою жертву на полуслове. Изувер в упор дважды выстрелил Басову в затылок и с силой столкнул его в яму. Старик упал в яму со смертным хрипом и с размаху ударился грудью о противоположный край могилы, затем завалился на бок и тяжело рухнул в скопившуюся на дне воду, подняв высокие брызги. Катя в этот момент высоким голосом успела громко прокричать: «Земляки, бейте лютого врага… скоро наши придут! Мы победим! Не плачь…»! Раскрасневшийся палач оборвал речь девушки и в злобной ярости ударит ногой еще живую Катю, выстрелил в неё несколько раз и сбросил в могилу. Окровавленная девушка усилием воли встала и продолжила уже еле слышно что-то говорить… Голос её прервался… И она упала. В толпе раздавались плач и причитания женщин, скорбный ропот и неразборчивые возгласы мужчин…

Офицер заорал: «Schweigen!» (Молчать!) и выстрелил два раза в воздух. Переводчик ещё громче завопил: «Замолчать всем! Будем стрелять!» Голоса в толпе стихли.

В тот миг мне хотелось вырваться из толпы, подскочить к палачу и перегрызть ему горло! От поганых фашистских рук погасли две прекрасные жизни. Но мне было только 10 лет…

Два могильщика, стоявшие до сих пор где-то в стороне, поспешно стали закапывать могилу. Огромные чёрные комья земли, груды дёрна падали в воду и на убитых. Из могилы поднималась грязная вода, обагрённая кровью.

Зарыли… На миг установилась звенящая тишина… Но у нас с Толиком в головах, как в жутком сне, ещё звучали выстрелы, стоны и плач беззащитных людей. Мы, мальчишки, опустив головы, горько плакали. Жулька вздрагивала у меня на руках, жалобно повизгивала и вопрошающе смотрела мне в лицо своими карими, как у ребенка мокрыми от слёз глазами…

Фашистские холуи приказали быстро всем разойтись по домам, сделав для острастки несколько выстрелов вверх. Скорбная людская толпа разделилась на маленькие группы и разошлась по своим хатам.

Сильный ливень продолжался. Сама природа словно оплакивала ужасную смерть Басовых, всеми уважаемых жителей большого села Лесновки и нашей маленькой деревни.

Мы с Толиком шли домой молча, сутулившись от сильного дождя и неутешного горя. Нас будто тоже растерзало это подлое фашистское отродье. Казалось, мы больше не существуем. Дрожащую Жульку, прижавшуюся к моей груди, я продолжал нести на руках, но почти не чувствовал ее тепленькое тельце. Мы с Толиком, не попрощавшись, направились к своим дворам…

Несколько минут я стоял возле своей хаты, отпустив собачку. Басов… Дорогой наш человек… Он не выходил из моей головы. Ведь я знал его с самого детства. Одногодки с моим отцом, они всегда дружили. Вместе учились в церковно-приходской школе. В одно время женились. Он часто приходил к нам в гости со своей женой и с Катей. Бывало, встретит меня на улице и с интересом спрашивает: «Как дела, Андрюша, что нового? Как учишься? Как живёте? Как поживают твои мама Мария Пименовна и папа Михаил Афанасьевич? Часто ли получаете письма с фронта от братьев Николая и Алексея? Наверное, почтальон, он и сам знал это, но хотел подбодрить меня, зная, что солдатские треугольники пока еще приходят нам.

У Басова были сыновья, но они, как и мои старшие братья, с первых дней ушли на войну. Оставалась только младшая дочка. И вот не стало дедушки Басова и его, весёлой и душевной дочери – моей пионервожатой Кати.

Мать, увидев меня из окна, окликнула: «Сынок, ну что же ты стоишь и мокнешь под дождём? Иди скорее в хату и расскажи…».

Мама, заметив моё заплаканное лицо и необычное волнение, старалась успокоить меня. Я, немного придя в себя, рассказал обо всём, что пришлось увидеть и услышать… Все мы знали Басова и его семью. Мама плакала и причитала…. Никому не верилось, что престарелый Басов с молоденькой дочкой казнены таким сердце раздирающим сердце способом…

Вскоре наши сельчане узнали, что в соседнем селе Покровском оккупанты зверски казнили молодого парня, обвинив его в связи с партизанами. Мы там не были, но люди рассказали о происшедшем. Фашисты вывели молодого человека на дорогу и заставили его рыть себе могилу. Это было рядом с домом, где он жил. В толпе согнанных к месту казни жителей были его мать и три сестры. Без суда и следствия изуверы прикладами автоматов переломали руки, ноги юноше, искололи тело штыками, а после сбросили в яму и закопали ещё живого. Потом приказали: «Немедленно всем разойтись!».

Позже я узнал, кто был тот палач — полицай, облачённый в необычную форму, зверски расправившийся с дорогим мне людьми. Оказалось, на оккупированные территории было направлено двенадцать особых полицейских батальонов, состоящих из поляков. Палачи вели дневники, в которых фиксировали расправы над мирным населением на оккупированных территориях. Они занимались тотальным уничтожением украинских, белорусских и российских селений, мостов, лесных насаждений, руководили вывозом чернозёма в Германию… Убийцы по своим записям систематически отчитывались перед начальством о количестве уничтоженных ими людей и мирных объектов…

Справка

Дети из курской деревни явно видели в действии польскую военную полицию. Долгое время историки рассказывали только о службе поляков в армиях, которые воевали ПРОТИВ гитлеровской Германии, включая польские формирования на территории СССР. Во многом это было связано с созданием социалистической Польши (когда негласно было решено забыть о грехах предвоенной Польши) и исторической концепции, из которой следовало, что поляки были исключительно жертвами гитлеровской Германии. На деле сотни тысяч поляков воевали в вермахте, СС и полиции на стороне Третьего рейха.

Еще осенью 1939 г., сразу после оккупации Польши, немцы приступили к формированию польской вспомогательной полиции. В её ряды брали бывших полицейских Польской республики. К февралю 1940 г. польская полиция насчитывала 8,7 тыс. человек, в 1943 г. – 16 тыс. человек. По цвету униформы она получила название «синяя полиция». Она занималась уголовными преступлениями и контрабандой. Также польская полиция привлекалась немцами к охранной, сторожевой и патрульной службе, участвовала в арестах, депортациях евреев, охране еврейских гетто.

После войны 2 тыс. бывших «синих» полицейских было признано военными преступниками, около 600 человек приговорили к смертельной казни.