Ставки на спорт 
Тимку разбудила жуткая музыка. Вроде бы панкрок, но солист явно из другой оперы. И язык не английский, а какой-то совсем непонятный. Бэквокал поет невпопад, но ударник хорош! Стучит ритмично, громко и ясно. Из Приморского парка, что ли, доносится?
Пацан открыл глаза: солнечные лучи освещали незнакомую комнату, огромную, почти как тот заброшенный спортзал, где жил он в последние месяцы. Но откуда этот чистенький пестрый матрац, одеяло в белом, кажется, даже накрахмаленном пододеяльнике? Неужели мама вернулась из больницы? Тогда почему он спит на полу? Ах, это он вчера приехал к своему странному деду! Тимка подошел к окну и увидел весь оркестр сразу. Около десятка ишаков, каких он раньше видел только в зоопарке, собрались у кучи сухого камыша, явно сброшенного с крыши, одни с отвращением жевали стебли, другие — орали.
Не вершине малосъедобной копны хрипел раздолбанный катушечный магнитофон. Ишаки орали, глядя него, конкурируя в громкости с рокерами. А у стопки блестящей жести пританцовывал под музыку загорелый до черноты маленький почти голый абориген с бритой, а потому синей, как спелый баклажан, головой. Палка и молоток в его руках гремели по жести — тоже притворялись музыкальными инструментами, но более удачно, чем ишаки певцами. Где-то вверху стучали еще пять-шесть молотков. И все в такт музыке. Во, дают!
— О, мой русский брат! Ты проснулся, хотя коровы еще не пришли с пастбища! Не боись, аже оставила тебе утреннего молочка. А мы сейчас закончим крышу крыть и обедать будем.
Вот гад! Издевается, а вчера вечером прикидывался, что не понимает по-русски!
Тимка мгновенно вспомнил, как старик прямо с поезда привел в этот странный, какой-то кривой дом, полный смуглых молодых женщин, десятка ребятни, наверное, от детсадовцев до студентов. Только бабушка, аже, как ее все называли, была одна. Она пристально смотрела на Тимку, и слезы текли по ее смуглому морщинистому лицу.
Все собрались в большой комнате – то ли в кухне, то ли в гостиной. В ней была и печка с большим котлом, и какое-то возвышение вроде сцены, с кучей одеял и подушек. Старый телевизор «Горизонт» на тонких ножках в углу пытался перекричать ораву малышей, облепивших деда. Старик звенел своими многочисленными медалями, гладил девчонок по спинкам, нюхал их лохматые головенки и приговаривал непонятное Тимуру «Айналайын!» Когда он выдал каждому малышу по чупа-чупсу, в комнате стало тише. Ребятишки разлеглись на «сцене» и заурчали от удовольствия, как котята.
— Это Тимур, ваш брат, — строго сказал дед старшим внукам. – Вы знаете, ваш дядя Алибек, капитан, еще не вернулся из похода. Пока его судно не нашли, он для нас живой. Мама Тимура Нина сильно болеет. Я не мог забрать ее сюда. Брат повез ее в другую страну лечить. Тимике будет жить у нас.
Тут громко заплакали, закрываясь концом платка бабушка – аже и еще две женщины из четверых, а старик заговорил — почему-то очень сердито — на родном языке. Тимка понимал лишь отдельные слова, запомнившиеся ему во время отдыха с папой и мамой в Турции. Мальчишки сначала стояли, опустив головы, а потом по очереди стали подходить к гостю, по-взрослому протягивать руки и называть свои имена, пышные, как у героев восточных сказок: Исламбек, Шахназар, Бахытжан. Но встретились Колхозбай, Советбек и даже Дебит, Кредит… Разве такие имена бывают? Когда дед стал называть девчонок, самый младший и самый шустрый, тот, что плясал сейчас у кучи жести, крикнул: «Гульками всех их зовут!» И тут же получил подзатыльник от старшего брата. «А тебя — Пробкой!» — вякнула старшая из девчонок. «Ш-ш-ш! прикрикнул дед и продолжил: Анаргуль, Бахытгуль, Алмагуль…»
Вдруг погас свет. Ужинали при свечке. Потом все исчезли в разных дверях, словно растворились в темноте. Тимку уложили в белую постель – одного посреди парадной комнаты. Здесь, торжественно, как на выставке, стояла полированная мебель, а стены были украшены коврами и раскрашенными увеличенными фотографиями, видимо, обитателей дома. В молодом солдате с медалями на гимнастерке смутно угадывался дед. И вот еще он – в капитанской фуражке рядом с круглолицей молодой аже. Какие-то женщины в платках с детьми на руках и парни, большинство в морской форме, строго смотрели на Тимку. И вдруг в курсанте мореходки он узнал… себя! Такой же овал лица, такие же чуть раскосые глаза. Только вместо его светло-рыжей гривы из-под бескозырки виднелся черный ежик. Папа? Неужели он жил в этом странном доме и любил этого маленького шумного старика так же сильно, как он сам любит папу? Почему дед назвал его каким-то Алибеком, если он, Тимка, Тимур Алексеевич, а друзья всегда звали папу только Алешей, Лешей? Правда, папа иногда рассказывал, что он вырос в маленьком азиатском городке на берегу большой реки, впадающей в Синее море. Там такая рыба! А фазаны! Старики помнили времена, когда в прибрежных камышах можно было встретить тигра. Вроде бы последнего убили в 50-е годы. Тимка не очень внимательно слушал рассказы отца. Он был городским мальчишкой. Его мало интересовали какие-то чужие реки и моря. Все это было в его родном городе. Да еще дворцы, музеи парки, крепости, соборы и даже тигры в зоопарке. Что там какой-то далекий городок! Видел он его вчера – пыль, коровы и козы ходят прямо у вокзала и по улицам. А дом деда словно слеплен из нескольких избушек! Что тут любить-то? Неужели папа скучал по всему этому?
В поезде дед, видимо, чтобы развлечь внука рассказывал, что он и сам когда-то был капитаном. Но море уменьшилось так, что его корабль стоит теперь ржавый в сотне километров от моря на песке, который засыпал и поселок рыбаков. Вот и пришлось всем его обитателям перебраться в чужие города и аулы и поменять профессии. У Тимкиного отца – четыре брата, но среди них нет ни одного капитана. Есть ветеринар, экономист, следователь, врач. Капитана нет. И среди внуков тоже нет. Видно было, что дед очень расстраивается из-за этого.
Тимке не верилось, что маленький шумный старичок – бывший капитан и отец его красавца папы! Слезы закипели на глазах мальчика. Их не нужно было прятать. В темноте их никто не видел… Так и уснул он на мокрой подушке.
***
Рядом, в маленькой комнатке, тихо плакала аже, припав к плечу деда.
— Ну-ну, все уже хорошо, айналайын. Наш мальчик дома. Чужими парнями милиция занялась. Нину обещают вылечить. А там и Алике вернется. Ты знаешь, какая опасная у нас, моряков, работа.
— В твое время никаких пиратов не было. Да и море другое. Разве можно было подумать, что кто-то с оружием нападает на твой корабль! Что там с мальчиком случилось? Почему ты так долго был там?
— Когда сообщили, что Алике в Африке попал в плен, Нину «скорая» в больницу увезла, в реанимацию. Тимур остался совсем один, но держался, к матери в больницу ездил через весь город. Потом вдруг пропал, а в квартире оказались чужие взрослые парни. Соседи и друзья Алике подняли на ноги милицию, дали телеграмму брату Нины в Хабаровск. Он прилетел, о беде нам сообщил. Нашли Тимура в пригороде, в каких-то развалинах спортзала. Туда эти сволочи свозили людей, у которых отобрали квартиры – стариков, пьяниц. Мальчик, почти как отец, попал в плен, — стал совсем дикий. Слава Аллаху, квартиру не успела продать эта банда, но много вещей растащила. Самое страшное — нашего мальчика они хотели втянуть в шайку неофашистов – охотиться «на черных» заставляли». Какого-то таджика-дворника до полусмерти избили, на студентов-африканцев нападали. Кличку нашему дали – Чингисхан. Не знали, какого он роду-племени, а то тоже запросто могли убить. Сейчас другие их «подвиги» расследуют. Нашего мальчика не успели вовлечь к преступлениям – мы его нашли.
Дед не стал рассказывать, что он ходил по городу, где когда-то в порту проходил практику, как иностранец. На каждом шагу его останавливала милиция — проверяли документы. Косились какие-то бритоголовые парни. Чужак! Ату его!
— Какую ошибку мы сделали, когда первенца Алима твоим родителям отдали! Жил бы он с нами, а не в Питере, плавал бы по Дарье, а не по океанам. И Тимике рос бы тут, с братьями, и не остался бы в беде один в чужом городе.
— Что поделаешь – обычай! Веками первого внука воспитывали дед с бабушкой. Женили-то детей молодыми. Девочек, по Корану, с 9 можно было отдавать замуж. У нас, по обычаям, — с 12. Ей бы в куклы играть…
— Да, твоя мама рассказывала, как ее в голодный год за барана в чужой аул такой же малышкой отдали. Со свекровью спала, пока не подросла до замужества. Но мы -то в другое время жили. А сына отдали…
— Вспомни, мы тогда студентами были. Дураками-второкурсниками поженились!
— Ну, ты тогда уже на флоте отслужил. Это я из-за парты – и замуж! Когда Алим после службы Нину из России привез, я боялась против свекрови слово сказать: не мой – ее сын. Ей и решать, на ком ему жениться. А она уперлась: рано жениться, учиться надо! Да еще на русской… Любая мать так бы рассуждала, а наша сыну с детства присмотрела невесту в хорошей семье. Хотела Нину домой отправить, а Алим уехал с ней и больше не вернулся. Только деньги бабушке присылал, пока жива была.
— Помнишь, какая Нина тогда была – в коротеньком белом сарафанчике, волосы золотые. Мать на нее быстро платок накинула, совсем голая, сказала. И началось!
— И почему мы молчали тогда? Обычаи боялись нарушить! Собственного ребенка не защитили! Учеба! Потом дети пошли один за другим – все равно пришлось переводиться.
— Зато ты у меня еще молодая, а внуки взрослые!
— Особенно Гульки! Как это угораздило невесток пять девчонок подряд нарожать!? Такие сладкие …
— Это ты у меня сладкая: на всех твоей души хватает. Теперь и Тимур на твоих руках… Надо в школу его вернуть. Ты завтра поговори с директором. Парень наш умный. Только школы русской тут нет. Попроси экстерном зачислить. Дома есть кому с ним заниматься. Завтра Бахыту поручу мальчишку, пусть следит за ним, учит нашим семейным правилам. Всего 14 лет, а такого горя хлебнул…
А Тимур спал и жалобно всхлипывал во сне. Ему показалось, что мама гладит его рыжие ершистые волосы и приговаривает: «Спи, айналайын! Все будет хорошо, ты теперь дома. Будем вместе ждать твоего папу». Ему перестали грезиться бритоголовые друзья, затихли вопли «Бей черномазых!» и «Россия для русских!» Тимка спал не на вонючем тряпье в развалинах – в родном доме, где пахло хлебом и чаем.
Старый Батыржан не рассказал жене, в каком состоянии нашел он внука – худого, изможденного – это ладно, аже откормит. Как рассказать ей, что мальчика пришлось приводить в себя в наркологическом отделении психбольницы: новые друзья накачивали парнишку наркотиками, чтобы не сбежал, не помешал вольно жить в его квартире. Как уберечь внука от страшной судьбы наркомана? У деда был уже намечен план, исполнение которого он решил поручить сыну-следователю, родному дяде Тимура.
***
Самый старший из парней, Бахытжан, кажется, вошел в комнату и заговорил на чистейшем русском языке:
— Привет, братишка! Я, по приказу деда, теперь твой шеф-наставник, старший брат и учитель. Слушаешься только меня. Остальных игнорируй. Тут найдутся желающие командовать. Помни: если ты что-то сделаешь неправильно, дед накажет меня. У нас он с малышней не разбирается. За все отвечает старший. А мне за тебя слушать его выговоры не хочется. Спрашивай у меня все, что непонятно. Кое-кто и подколоть постарается. Клювом не щелкай!
— А как мне тебя называть? Башка, что ли? Как у нас – Тимка, Сашка?
— Ты, конечно, для меня — Тимка, а я для тебя — Бахыт, можно и уважительно — Баха. Для малышни ты – Тимеке. И забудь это у вас – у нас. Ты наш, Батыров, и никаких ваших нет. Кстати, ты знаешь, что Батыр – это имя деда, значит оно богатырь. Значит, ты Железный Богатырев. А я – Счастливая душа.
— Прям как у индейцев. А Пробка почему? Дебит, Кредит?
— Это лучше, чем у индейцев. У них папа экономист, вот и назвал так. Потом расскажу и про Пробку. Пойдем, аже ждет, чай стынет. Запоминай слова. Аже –бабушка. скажешь ей: саламатсызба, аже, то есть здравствуйте, бабушка. Через месяц ты у меня по-нашему свободно болтать будешь!
— Шибко надо? Вы же все, наверное, все по-русски говорите?
— Это мы говорим, но не весь городок. Тут русских раз-два и обчелся. Нас аже учит. Она 40 лет учительницей работала. Говорит, сколько человек языков знает, столько душ понимает. Мой отец и родной знает, и русский, и английский, и узбекский, и каракалпакский – работа у него такая.
— А что за работа?
— Потом расскажу! Давай побыстрее!
Ребята вышли во двор. Там «кровельщики» уже мылись в большой бочке водой, поливая руки друг другу. Захихикали было, глядя на лохматого заспанного Тимку, но смолкли под взглядом Бахыта. Все степенно прошли в кухню-столовую. Расселись на мягких матрасиках вокруг длинной клеенки, постеленной прямо на старый ковер. Старшие рядом с дедом, малыши поближе к бабушке. Матери ребят быстро сновали от плиты к застолью. Одна села к самовару и стала разливать чай. Кипяток из огромного самовара, немного заварки, ложечка сливок.
— Тимур, бери лепешки, макай в сметану или маслом мажь. Не стесняйся! – сказал дед.
Тимка отхлебнул чай из пиалы. Такой мама заваривала для отца и называла его английским. А он смеялся: тогда мои степняки – настоящие лорды!
Мама одной из Гулек принесла огромное блюдо.
— О! Бешпармак! Повезло! Это из-за тебя, Тимка! – оживился синеголовый Пробка. – Настоящий той!
-Ш-ш-ш! – прошипела на шустрика его мама. – Веди себя как мужчина, джигит.
Дед взял острый нож и стал ловко резать баранину, раздавая ее внукам прямо в руки. Тимка обратил внимание, что только у него была тарелка и вилка. Все дети отправляли в рот кусочки, полученные от деда, прихватывали с общего блюда кусочки вареного теста, запивали все это душистым бульоном и жмурились от удовольствия. «Чему радуются – мясо с лапшой. Тоже мне деликатес!» — подумал Тимка, но сделал вид, что тоже наслаждается праздничным блюдом. Из-за него же приготовили.
— В следующий раз аже сварит баранью голову – Тимке достанется язык, чтоб не молчал, разговаривал с нами, — опять встрял Пробка, не переставая обгрызать здоровенную кость, которую дед протянул ему с пожеланием вырасти таким же крепким, как эта кость.
— Ты, наверно, много языков съел, — решился ответить Тимур. Все дружно засмеялись.
— Он больше всего бараньи глаза и уши любит, чтобы за всеми подсматривать и подслушивать, — включился в разговор мальчишка постарше, но дед постучал ножом по блюду, погрозил пальцем, и дети сразу умолкли. Мама Пробки убрала опустевшее блюдо и снова стала разливать вкуснейший чай.
— Ну, ребятки, все хорошо поработали, пообедали. Пробка с ишаками даже концерт нам устроил, теперь можно отдыхать. На Дарью пойдете, смотрите за гостем. Река опасная.
— Я в бассейн ходил, у меня второй юношеский разряд по плаванию.
— Замечательно, дорогой. Но все равно – будь осторожен. Бегите, играйте!
— Сегодня купаться не пойдем, река далеко ушла. Мы будем в саду шалаш достраивать, а вечером у нас футбол со станционными ребятами.
Тимке было стыдно: старшие братья крышу крыли, средние что-то в саду и во дворе делали, а он дрых все утро. А в честь него устроили праздничный обед, да еще усадили на почетное между дедом и Бахытом-наставником. Завтра надо вместе со всеми встать.
***
Какой огромный у деда сад! Как ему удается вырастить на серо-желтой земле такие могучие деревья. Тимур даже не знал их названий. Только по плодам видел: тут яблони, сливы, абрикосы. А вон там что? Неужели виноград?! А говорят — пустыня! Словно отгадав его мысли, Бахыт сказал:
— Здесь все растет, если воды достаточно. Мой отец с дедом устроили скважину. Мальчишки по очереди по утрам качают из нее воду. Им легче. Мне со старшими братьями приходилось ведра таскать.
— Скажешь еще, что и арбузы тут растут?
— Скажу! Иди сюда.
Бахыт пригнул какой-то куст, и Тимур увидел прямо у канавки с водой круглые полосатые и желтые шары.
— Подожди недельку и эти ранние дыньки поспеют. У нас их ангелек зовут. А что осенью будет! Во дворах горами дыни и арбузы навалят. За копейки бери!
— Бахыт, ты не знаешь, завтра будет телевизор работать в 21 час? Хочется запуск космического корабля посмотреть…
— А зачем нам телевизор? Мы и так посмотрим, — рассмеялся Бахытжан. Почему, Тимур не понял, а переспросить постеснялся.
Мальчик чувствовал себя чужаком в этом странном и непонятном ему мире. Шел третий день его жизни в городке. Но он не видел ни одного европейского лица не только за эти дни, но и в раскаленном поезде, трое суток тащившемся через безжизненные и бесконечные просторы. В последние два дня пути штурмовали вагоны толпы «лиц азиатской национальности», как часто говорилось даже по радио и ТВ в его родном городе. Большинство были одеты в китайские синие, лиловые или зеленые костюмы из синтетики с лейблами знаменитых фирм. Дед в вагоне тоже переоделся в такое же трико, а штаны поменьше предложил внуку.
Чего только не продавали на станциях! Женщины – в пестрых платьях до земли и в лохматых кофтах ломились в вагоны. Жареная и копченая рыба, полоски вяленых дынь, сплетенных в косички, вареная картошка — все в кульках из мятых газет. Маленькие девчонки ходили по вагонам, предлагали напитки и просто воду в пластиковых бутылках, гроздьями связанных веревками и перекинутых через худенькие плечики.
На одной из станций продавали баранов. Живых везли вдоль поезда на тележках, а туши, готовые к употреблению, парни таскали на плечах, накрытых картонными коробками. Ноги баранов болтались на груди. Головы продавцов торчали из круглых отверстий в коробках. Герои американских ужастиков умрут от зависти! Некоторые пассажиры покупали этих живых и мертвых баранов. Даже в купе, где ехали дед с Тимкой, влез старик в стеганом халате и в сапогах с калошами, уселся чуть ли не на ноги деду и пристроил под столик шевелящийся мешок. В купе запахло сараем. Дед вежливо подвинулся, и старики о чем-то заговорили на родном языке.
«Мне придется жить среди таких людей. Как? Если бы можно сбежать! Но куда? Мама в больнице в Германии. Дядя Володя, наверное, улетел в свой Хабаровск», — думал мальчик, глядя в окно на совершенно пустую холмистую степь.
Чужой старик снял халат и калоши. Уложил их рядом с собой. На его стареньком пиджаке блестела медаль «Мать-героиня». Незваный гость поджал под себя ноги и занял почти всю полку. Под ногами шевелился баран. Старики жалобно поглядывали на мальчика, вздыхали. То один, то другой гладили его по голове и приговаривали «Айналайын! Балам!» Жалели… Тимур вышел в коридор вагона, забитый то ли безбилетниками, то ли торговцами. Большинство сидели вдоль стен на корточках, другие стояли. Он попытался найти местечко у окна, протиснулся между двумя девчонками и вздрогнул: мимо него прошел высокий лысый дядька. Тимка сразу вспомнил, где видел эти прищуренные глаза, татуировку на огромном кулаке. Там, в заброшенном общежитии в неизвестном ему селе. «Видишь кулак? Чем пахнет? Смертью! Только вякни кому-нибудь, откуда ты, попробуешь его на своей башке!» Тимка юркнул в свое купе. Лучше баран под ногами, чем эта страшная лысая башка.
Почему вспомнилась эта жуть теперь, в мирном саду, рядом со спокойным улыбчивым братом Бахой, мальчик не знал. Правда, кто-то бубнил в соседнем дворе за высоким железным забором.
— Баха, кто там живет?
— Зачем тебе? Запомни: туда ни ногой! Очень плохие люди! Ты иди к братьям, вон их гнездо на дереве. Настоящие орлы! Иди-иди, Пробка заждался.
— Кто Пробка? Жаксылык я – Хорошенький! А кто Пробкой будет дразниться, получит по рыжей башке! – раздалось с дерева. Пацан, как обезьяна, висел на толстой ветке. – Айда сюда!
-О! У тебя здесь настоящая комната, — Тимур оглядел веселые лоскутные одеяла и подушки на полу хижины, постеры с изображением звезд эстрады на дырявых стенах.
— Аже сшил! Сказал, марлевый полог от комаров сделает – спать тут будем. Кайф!
— Бабушка — она, надо говорить – сшила, сказала.
-Э! Это у вас, русских, дом – мужик, хата – баба. А окно – кто? Ни мужик, ни баба? У нас все одинаковый.
— Ты же при бабушке правильно говоришь!
— Ажека сердится. Нельзя, говорить ошибки: кайф, балдею, тащусь. Скучно!
За железным забором, где пела Алсу, захохотали. Тимка прильнул к щели. На террасе соседнего дома, на ковре у самовара и каких-то бутылок, сидели двое. Один лысый. Второй коротко стриженный. Оба в татуировках.
— Жаксылык! Кто это?
— Уй! Злой дядька Синяк. Видишь, весь татушками разрисован – синий весь. Он уже сто раз на тюрьма ходил. Недавно приехал домой.
— А второй кто?
— Не знаю, чужой совсем. Тут часто чужие приезжают-уезжают. Туда-сюда возят что-то. Торгуют, наверно. Видишь, какой дом Синяк построил.
Тимур задумался. Рассказать Пробке про страшные дни в спортзале, про огромные кулаки, пахнущие смертью. Пробка маленький, испугается…Бахе? Он большой, скажет, трусишь. Ладно, будем наблюдать.
— Когда же он дом построил, если постоянно «на тюрьма ходил»?
— У него тут брат, мать, сестра. Еще всякий родня. Он деньги давал – они строил. Вон, видишь, сестра какой-то пачка принес!
Продолжение следует
Подробнее об истории города читайте в нашем проекте Исторический Петропавловск
