Выражение «Болдинская осень» часто употребляется в значении «творческий подъём». И сразу вспоминается А.С. Пушкин, его прекрасные стихи, написанные осенью 1830 года в маленьком селении Болдино — в нижегородском имении отца поэта, о чем любят говорить педагоги своим воспитанникам. Но как-то так… бегло. Не вникая в детали. Как расскажешь, пусть и старшеклассникам, что весной того судьбоносного для поэта года он, влюбленный в прелестную 18-летнюю Наташу Гончарову, вынужден был решать сложные финансовые проблемы сразу двух семей – Пушкиных и Гончаровых.
Оказалось, Полотняный Завод, когда-то богатое калужское имение деда невесты Афанасия Николаевича, заложено, перезаложено в банках, а деньги проиграны в карты или потрачены на любовниц деда. Его сын Николай, отец шестерых детей, безумен (некоторые авторы пишут прямо – спившийся алкоголик). Наташа и две её сестры – бесприданницы, а их три брата, умны и образованны, но тоже не имеют никаких доходов, но они хотя бы служат и получают жалование. Пушкина угораздило влюбиться в самую красивую из девиц Гончаровых, в самую тихую и спокойную, но в бесприданницу Наталию — Ташу.
Пользуясь влюбленностью поэта, мать девушек, Наталия Ивановна, пыталась решить финансовые проблемы своей семьи и буквально торговалась с женихом и бранилась с ним, не стесняясь в выражениях. Наконец, весной 1830 года мать согласилась выдать замуж за поэта младшую из дочерей, но на своих условиях: если жених найдет деньги на свадьбу и приданое невесте. Тогда, чтобы пресечь скандалы, отец поэта Сергей Львович Пушкин отдает сыну часть имения Большое Болдино – деревушку Кистенёво, чтобы он мог заложить ее, получить деньги на приданое и, наконец, сыграть свадьбу.
Так А.С. Пушкин в начале сентября 1830 года оказался в Нижегородской губернии, в селе Болдине, в 500 километрах от Москвы. И тут на Поволжье обрушилась холера — «приползла с юга вслед за ранеными солдатами, возвращающимися с войны с Турцией». Пушкин познакомился с этой свирепой незваной гостьей еще в 20-е годы — во время южной ссылки. Тогда его, ссыльного, совершенно больного, с высокой температурой, теряющего сознание, обнаружил в придорожном трактире отец его друга Н.Н. Раевского. Боевой генерал, герой войны 1812 года, Н.Н. Раевский пригласил к больному доктора, а после выздоровления забрал с собой сосланного на юг молодого поэта. Какое замечательное получилось путешествие по берегам Черного моря! Сколько прекрасных стихов написал Пушкин, посвятив их своим друзьям и трём их сестрам! А холера… Что холера! К ней привыкли. Она появлялась в южных краях России чуть ли не ежегодно, унося жизни людей и опустошая города.
Дополню: тогда даже врачи не всегда различали холеру и чуму и не умели лечить эти смертельно опасные инфекционные заболевания. Ну что это за панацея — окуривание больных дымом можжевельника или горящей серы да протирание рук каким-то вонючим и резким зельем, например, уксусом. Даже конверты писем прокалывали и окуривали! Почти во всех 18 сохранившихся посланиях поэта к невесте (а затем — к жене) сохранились дырки — следы «таможенного досмотра». Вам это ничего не напоминает?
Обе болезни были очень опасны – «заразительны». Их очень боялись. При Иване Грозном нарушителей карантина сжигали живьём вместе с жильём и рухлядью.
Пушкин рассчитывал управиться с переоформлением документов на деревушку недели за две и вернуться к невесте. Но «человек предполагает, а Бог располагает. Приехав в Болдино в начале сентября, жених узнал, что «холера пришла в Москву», вползла в столицу вместе с раненными на турецком фронте солдатами. Холеру притащила с собой русская армия, возвращавшаяся из Азии после нескольких лет войн. Всю Россию избороздили карантинами: деревни были оцеплены, по окраинам дежурили караульные, под больницы отводили отдельные избы.
24 сентября в Петербурге узнали о том, что холера добралась до Москвы. Николай I покинул северную столицу и отправился туда, чтобы не допустить повторения чумного бунта 1771 года. В Москве приезд императора предотвратил панику, но некоторые представители столичного начальства успели разбежаться кто-куда.
Пушкин застрял в глухой нижегородской деревушке на три месяца вместо двух недель! Поэт был в отчаянии: он два года добивался руки 18-летней красавицы Натальи Николаевны Гончаровой и уже почти уговорил ее мать на свадьбу без приданого. А это было непросто! Будущая теща негодовала, вопила: это неприлично, что скажут люди?! И жених получал очередной отказ. Но других желающих жениться на бесприданнице, видимо, не нашлось. В конце весны 1930 года Наталья Николаевна и Александр Сергеевич объявили о помолвке. Пушкину пришлось заняться бумажной волокитой, чтобы стать собственником Кистенева, заложить сельцо в банке, получить деньги… Пришлось – в который раз! — отложить свадьбу и ждать! Чего? Снятия карантинов. А их соорудили на 500 км до Москвы 15 штук! Александр Сергеевич ринулся искать окольные пути – отправился в земское управление, чтобы получить разрешение на поездку в столицу, а там его привлекли к общественной работе на карантине. Дворянин обязан служить Отечеству? Вот и послужи!
Александр Сергеевич волнуется не столько из-за денег, сколько за судьбу любимой, которая осталась в Москве — в центре эпидемии. До Болдина доходят слухи, что «вся Москва» в страхе перед заразой разбежалась по своим деревням. Пушкин тоже пытается бежать в Москву окольными дорогами, но они от осенних дождей «превратились в ящики с жидкой грязью». Кареты, тарантасы и прочие средства передвижения вязнут. Ему всё-таки удается добраться до какой-то грязной речушки. Там его встретила застава — мужики с дубинами. Они объяснили барину, что с юга, от самой Турции приползла холера. Им велено никого не пропускать. Они пропустили бы барина, но другие карантинные заставы его обязательно задержат.
Нет! Эти приключения поэта невозможно пересказать! Разве нам дано писать так, как «наше Солнце, наш Пушкин!» Вот так, например.
«Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ
9 сентября 1830 г. Из Болдина в Москву
«Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, я у ваших ног, чтобы поблагодарить вас и просить прощения за причиненное вам беспокойство.
Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило. Мое пребывание здесь может затянуться вследствие одного совершенно непредвиденного обстоятельства. Я думал, что земля, которую отец дал мне, составляет отдельное имение, но, оказывается, это — часть деревни из 500 душ, и нужно будет произвести раздел. Я постараюсь это устроить, возможно, скорее. Ещё более опасаюсь я карантинов, которые начинают здесь устанавливать. У нас в окрестностях — Choléra morbus (очень миленькая особа). И она может задержать меня ещё дней на двадцать! Вот сколько для меня причин торопиться! Почтительный поклон Наталье Ивановне, очень покорно и очень нежно целую ей ручки. Сейчас же напишу Афанасию Николаевичу.
Он, с вашего позволения, может вывести из терпения. Очень поблагодарите м-ль Катрин и Александрин за их любезную память; ещё раз простите меня и верьте, что я счастлив, только будучи с вами вместе.
9 сентября. Болдино».
Деньги, которые он получил за деревушку и 200 крепостных душ, оказались невелики — что-то около 40 тысяч рублей. А вот долгов за несколько лет накапало в пять раз больше!
Но мысль о побеге в Москву поэт не оставил, о чем написал невесте. «Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы? Уехали ли вы из Москвы? Нет ли окольного пути, который привел бы меня к вашим ногам? Я совершенно пал духом и, право, не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он проклят!) нашей свадьбе не бывать».
В 1830 году на территорию Российской империи вползла «черная смерть» — холера. Одна «приползла» вместе с армией после русско-турецкой и русско-персидской войн вроде бы из Индии. Это новое для Европы заболевание так и называли тогда — индийской заразой.
В течение следующих семидесяти лет бороться с эпидемиями российским докторам и властям придется как минимум десять раз, а число жертв приблизится к двум миллионам человек. Но когда разразилась первая эпидемия, ни население, ни власти не были готовы к ее последствиям. О том, как лечить болезнь, сначала только догадывались. А.С. Пушкин, современник печальных событий, отмечал, что с холерой пытались бороться как с простудой или отравлением – пили молоко с маслом. Многие принимали болезнь за известную ранее чуму, пока в сентябре 1830 года не была сформирована Центральная комиссия для пресечения холеры. Меры предосторожности оставались прежними: больницы, карантины, заставы. И даже «санпросвет» заработал: по распоряжению московского генерал-губернатора Д.В. Голицына в городе стали издаваться «холерные листки» — газеты, на страницах которых людей призывали соблюдать спокойствие и не верить слухам.
Кто же тогда мог предполагать, что почти такие же, как в конце XVIII — начале XIX вв.., меры придется принимать почти через 200 лет по поводу тоже какого-то не очень понятного коронавируса?! И, что особенно интересно, создается впечатление, что многие люди остались почти такими же безграмотными и суеверными, как тогда, два века назад, мужики с дубинами. Словно никто из наших земляков не изучал в школах биологию и ничего не слышал о бактериях и вирусах. Сколько нелепостей приходится слышать от вроде бы грамотных и образованных людей!
Бестолковщины и предрассудков и в пушкинские времена было предостаточно. Когда в 1831 году эпидемия дошла до столицы, в Петербурге заговорили о том, что холера – это выдумка медиков. Она изобретенная врачами-иностранцами для того, чтобы погубить русский народ. На докторов началась настоящая охота, больницы регулярно страдали от погромов, а потенциальные пациенты не желали «сдаваться» на милость зарубежных лекарей». Вскоре по городу пополз новый слух: дескать, травят население не врачи, а поляки (в это время на западных рубежах империи власти как раз боролись с польским восстанием). Охваченные паникой жители столицы пытались выследить преступников, которые якобы бросают яд в воду и пищу, отравляют огороды и даже специально загрязняют мышьяком Неву. Того, кто подозрительным горожанам показался «холерщиком», могли схватить и жестоко избить. В июне 1831 года на Сенной площади начался очередной бунт: недовольные громили холерную больницу и вступали в бои с полицейскими. Усмирить толпу смог только Николай I, лично прибывший на Сенную площадь. Император был не понаслышке знаком с последствиями страшной эпидемии: от холеры во время польского восстания скончались его старший брат великий князь Константин Павлович и генерал-фельдмаршал И.И. Дибич. И не далее, как вечер, вполне нормальная на первый взгляд женщина, испуганно вытаращив глаза, вещала соседкам по лавочке во дворе, что коронавирус – это не так просто! Его наслали на нас то ли корейцы, то ли китайцы. Лично она купила лимоны, чеснок и ещё какие-то целебные снадобья. Ее слушательницы тут же собрались в указанный «вещуньей» торговый центр, хотя там указанные ею товары уже стоили неприлично дорого.
Карантины на протяжении всего девятнадцатого столетия оставались основным способом предупреждения эпидемий. В дальнейшем к ней добавились обеззараживания воды и воздуха. Сейчас все ученые мира ищут способы предупреждения коварных заболеваний, вакцины и лекарства от них. Будем надеяться, что никакие народные «целители», шаманы и знатоки травок и настоек не помешают настоящим целителям, которые сейчас, не жалея себя ведут настоящий бой с эпидемией.
