Рюкзак со всеми экспедиционными шмотками я полчаса назад по дороге из аэропорта закинул в камеру хранения ФДСа [13]. Осталась только полиэтиленовая сумка. Она лежала сейчас в пределах видимости на соседнем стуле и не давала полностью посвятить себя счастью. А счастье было прямо перед носом, оно великолепно выглядело, еще лучше пахло и рождало в душе сладостные воспоминания… Я говорю о тарелке с пельменями.
Вы будете смеяться, но это единственное, чего мне обычно недостает в экспедициях. Ни бесчисленные орды комаров, ни утренний иней на забытой с вечера ложке, ни моросящие дожди, ни ливни с грозами, ни шквалы, ни град не огорчают меня так, как необходимость длительное время обходиться без любимой «праздничной» еды. И пусть в университетской столовке есть только один сорт пельменей, да и те фабричные, в то время как у нас дома к празднику их лепят сами хозяева по пять-шесть видов только мясных, а иногда ещё и до трёх сортов рыбных!.. В экспедиции их не было совсем, и потому сейчас даже этот суррогат казался райским блюдом.
Чуть подумав и оглядевшись по сторонам – не видит ли кто, я снял со стула сумку и поставил в ноги, сжав для верности пятками кроссовок. После обеда обязательно отнесу её куда велено, а сейчас пусть уберётся с глаз моих и не мешает встрече многострадального сибиряка с его первой летней порцией желудочного счастья.
Но как бы ни был богат человек, и сколько бы полевых [14] ему ни выдали под расчёт, а сидеть он по-прежнему будет только на одном стуле и спать в единственной кровати. И, само собой разумеется, он не сможет съесть за обедом две первых порции пельменей, потому что одна из них будет, увы, уже второй.
Так что я ограничился единственной тарелкой, допил чай и, подхватив многострадальную сумку, покинул столовую. В сумке лежал пакет с результатами наблюдений байкальской летней экспедиции, которые мне нужно было, в соответствии с полученными в Иркутске указаниями, вручить сотруднику университетской метеообсерватории Жарикову Георгию Михайловичу в собственные руки.
Руки в комплекте с самим Жошей (как его называли сослуживцы за то, что представлялся всем новым знакомым, начиная с фамилии – Жариков Гоша) встретили меня в коридоре. Жоша закончил нашу кафедру два года назад и был уже старшим инженером. Сейчас, в сезон летних отпусков, он временно исполнял должность начальника отдела, чем ужасно гордился.
Мы с Жариковым – давние знакомые. С весьма памятной для обоих зимней экспедиции, когда в составе группы таких же молодых и нахальных «подопытных кроликов» я участвовал в бальнеологических [15] исследованиях на одном из пятигорских курортов. Жоша (тогда студент пятого курса) выполнял там функции исследователя-научника и никак не мог понять, почему так получается, что каждое утро при малейшей нагрузке у подчинённых ему первокурсников резко взлетает пульс и скачет давление, а к обеду все устаканивается. Только через две недели, в последний день наблюдений, Жоша наконец догадался, что это – обычный похмельный синдром. Так что ум и сообразительность не были сильной стороной моего старшего товарища. Но зато был он очень добрым и каким-то домашним. Слегка округлые – но ни в коем случае не толстые – щеки и пышные пшеничные усы, любимая вязаная безрукавка, а главное, искреннее желание всем помочь делали его очень обаятельным. Вот и сейчас, пренебрегая субординацией, Жоша встретил меня в коридоре, провел в кабинет, предложил чаю и посвятил в последние кафедральные новости. Я узнал, что послезавтра из обсерватории отправляется экспедиция в лесной заповедник на Оке близ города Пущино. В метеогруппе есть одна свободная вакансия. Так что, если вдруг будет желание…
Вообще-то я собирался после практики рвануть домой: пусть родители хоть раз в год на сына полюбуются! И пока Жоша подробно излагал своё видение целей и задач экспедиции, подрёмывал в кресле, не забывая держать глаза открытыми и периодически кивать головой. Но тут Жоша обмолвился, что главным в этой лавочке вчера был назначен известный всему факультету инженер Михельсон, по прозвищу «Юнайтед-С», и моё прохладное отношение к предлагаемой авантюре изменилось кардинально…
Алексей Исаакович Михельсон – сын американских коммунистов, эмигрировавших в Советский Союз по идейным соображениям и притащивших с собой в социалистический рай маленького Алекса. Сейчас «малышу» уже перевалило за пятьдесят… Работал он на кафедре гидрологии, читал лекции по технике безопасности на воде и был известным на весь университет бабником, вечным тамадой на любых банкетах и вечеринках, выдающимся филателистом и проч. и проч. и проч.
Курил Алексей Исаакович практически беспрерывно, частенько запаливая новую сигарету от предыдущей. Его именем на факультете была даже в шутку названа единица задымленности – один михельсон. Это когда в помещении на высоте один метр висит топор массой в один килограмм. Из скандалов, связанных с бесконечными пьянками и аморалками, урождённый американец не вылезал, был постоянным героем доски приказов о взысканиях и большинства факультетских анекдотов. Но при этом никто лучше Михельсона не мог в полевых условиях организовать работу группы людей любой численности, состава и степени знакомства. Его беспрекословно слушались студенты и аспиранты, раскопщики из вчерашних рецидивистов и степенные доктора наук. Очень примечательная личность!
И почему-то мне вдруг расхотелось ехать домой на каникулы, а появилось острое желание: поближе познакомиться с этим человеком, о котором так часто судачили в факультетских курилках.
– Хорошо, согласен! Каковы дальнейшие действия? – сказал я, как только в Жошином рассказе наступила небольшая пауза.
– Собеседование завтра в десять утра, – сообщил мне довольный «охотник за простофилями» [16], и тут же добавил радостно. – В Формозе.
«Формозой», или «Тайванем», университетский люд именовал пивную, расположенную у самых стен китайского посольства в пяти минутах ходьбы от Главного здания МГУ… Чувствовалась, что твердая рука Алексея Исааковича крепко держит бразды правления коллективом.
Наверное, может показаться невероятным, что после окончания летней практики меня снова потянуло в поле [17], да ещё и в такой компании, но уж очень скучным и размеренным был последний учебный год. С утра до ночи я занимался лекциями, семинарами да беготнёй по библиотекам, а потому был полностью лишен развлечений. И вот теперь, когда необходимость в «монашеской» жизни отпала, безалаберную и шебутную половину моей студенческой души неудержимо потянуло в загул. А уж в том, что на этот раз вся Пущинская экспедиция будет одним сплошным многодневным загулом, сомневаться не приходилось…
***
На следующее утро, ровно в «десять ноль-ноль», я стоял в дверях пивного бара и обшаривал глазами зал. Точность, как известно всему факультету – главное, что Михельсон ценит в людях. Вторым необходимым условием было умение быстро и органично вписаться в создаваемый им «крепко спитый» коллектив.
Где же?.. А, вот они, голубчики! Ждущая моего прихода комиссия состояла из трех человек. Между вгрызающимся в распотрошенную воблу Жошей и жестикулирующим сигаретой Михельсоном за столиком неподвижной скалой расположился лучший друг Алексея Исааковича и восходящая звезда отечественной гидрологии доктор физико-математических наук Андрей Христофорович Упоров. Лица не видно – стоит спиной к двери, но Упорова и так ни с кем не спутаешь. На первый взгляд, он обычно напоминает одетый по последней моде двустворчатый шкаф. Симпатичный такой шкафчик в расстегнутом бежевом плаще! И это – несмотря на летнюю жару.
Гм… Значит, высокая комиссия не пивом единым мозги промывает. Что ж, да здравствуют приключения! А приключения – это то, что постоянно, как сильнейший магнит, притягивал к себе сын американских эмигрантов. Вот и сейчас он чадил ароматным «Космосом» [18] в аккурат под грозной табличкой: «За курение в общественном месте штраф 5 рублей». Обычно завсегдатаи, сами не упускавшие случая «подымить в рукав», ястребами накидывались на нарушителя и начинали его «клевать», но сейчас они старались устроиться подальше от живописной троицы и усердно делали вид, будто ничего не замечают. Уж очень колоритно возлежали по обе стороны от ополовиненной упоровской кружки покрытые коричневыми «рукопашными» мозолями двухпудовые волосатые кувалды. Рядом с ними полулитровая пивная посудина производила впечатление стопарика. Голова доктора физмат наук была слегка наклонена влево к рассказывающему о чем-то Михельсону. Коротко стриженый затылок плавно перетекал в могучую шею и тонул в воротнике плаща.
Верилось с трудом, что семнадцатилетний первокурсник Андрюшенька Упоров был худеньким невзрачным очкариком. В те далекие времена он великолепно играл на фортепьяно и даже выступал с концертами. Но в экспедициях требовались сила и ловкость, и Андрей стал заниматься несколькими видами тяжелой атлетики и силовых единоборств одновременно – с тем же фанатизмом, с которым прежде разучивал гаммы. В результате к тридцати пяти годам при росте сто семьдесят пять сантиметров он весил около ста тридцати килограммов, носил брюки пятьдесят шестого размера и пиджак шестьдесят восьмого, собрал коллекцию кандидатских и мастерских удостоверений в различных видах спорта, имел чёрный пояс по каратэ. Очки Андрей Христофорович надевал теперь только на лекциях, а в обычной жизни обходился без них. На эту тему в прошлогодней факультетской стенгазете появилась даже карикатура с подписью: «У носорога очень плохое зрение, но при такой массе и энергии – это не его проблемы». Упоров не обижался.
Многие не могли понять, что связывало такого прямолинейного и внутренне-организованного человека с «вечным флюгером» Михельсоном. Возможно, этой дружбой молодой доктор наук удовлетворял свою потребность в разгильдяйстве и неорганизованности. Подобных качеств никогда не было у него внутри, и Андрей Христофорович нашел их вне своего могучего организма.
Взяв со стойки кружку пенящегося «жигулёвского», я приблизился к руководящему столику.
– Вы позволите? – кивок в сторону свободного четвёртого места.
– Здесь занято, – сухо произнёс Михельсон, даже не посмотрев в мою сторону.
– Мы человека ждем, – спустя секунду пояснил Андрей Христофорович, взглянув в лицо «непонятливому нахалу». За соседними столиками граждане затаили дыхание и начали отодвигаться подальше от назревающего конфликта.
Но тут Жоша проглотил, наконец-то, кусок воблы и сказал, обращаясь к старшим товарищам:
– Больше не ждём, это он и есть.
Михельсон взглянул на меня с интересом.
– А я уж было подумал, что парнишка с утра выпил лишнего, и не видит, куда прётся.
– Нет, – отвечаю негромко, но чётко. – Не выпил, с собой принёс.
Шутка обросла бородой ещё при Петре Первом, но я подкрепил её визуально: отвернув полу пиджака, продемонстрировал Михельсону торчащее из внутреннего кармана горлышко «Столичной» с характерным язычком на пробке.
– Вот это по-нашему! – оживился Алексей Исаакович. – Считай, что собеседование ты уже прошел и в штат экспедиции зачислен. Значит, переходим сразу к неофициальной части.
Он придвинул голову поближе к Упорову.
– Андрюша, будь другом, сделай человеку вкусно.
Моя кружка утонула в правой ладони доктора наук и опустилась под стол. Раздались три кратких, энергичных «буля» – и на стол вернулся новорожденный «ёрш». Я отхлебнул и восхищённо хмыкнул.
– Ух, ты… Прекрасно!
Было действительно здорово.
– Андрей Христофорович лучший специалист в этой области, – торжественно приподнял над столом сигарету Михельсон. – Жаль, что он не сможет поехать с нами.
– Травму на соревнованиях получил, – пояснил Жоша. – Шею ему свернули на первенстве Москвы по вольной борьбе.
Я с долей сомнения взглянул на расстегнутый воротник рубашки Упорова, попытался представить себе, чем можно свернуть такую огромную шею. Но ничего мельче экскаватора в голову почему-то не приходило.
– …И нам срочно понадобилась замена, – вернул разговор в прежнее русло Алексей Исаакович. – Но ты же понимаешь, студент его заменить не сможет. Поэтому сделаем передвижку: Георгий (Михельсон двинул сигаретой в сторону Жоши) займет место моего заместителя. На должность руководителя группы наблюдения вместо Георгия назначим Сергея Птицына – он самый опытный из оставшихся. А вы, Александр, займете освободившуюся должность наблюдателя. Эти перемещения нужно оформить приказами, поэтому машина завтра уходит без меня. Я буду через пару дней, когда доделаю все бумаги. В мое отсутствие обязанности руководителя исполняет, естественно, Жариков. Приедете на место, оборудуете площадку приборами, устроите лагерь. Обедать будете в Доме отдыха в двух верстах от базы, я там уже договорился, завтрак и ужин в лагере. Есть вопросы? – он посмотрел на Жошу.
– Никак нет, Алексей Исаакович, – по-военному щёлкнул каблуками свеженазначенный ВРИО. – Всё как обычно: трехразовое питание, двухкратный прием спиртных напитков, заступающая смена – пятьдесят граммов, сменяющаяся – сто пятьдесят, остальным водка без ограничений.
– Не всем! Дежурному по кухне ни капли спиртного, пока с поста не отпустили, а то опять кто-нибудь соду с солью перепутает! – строго напомнил Михельсон. – В остальном все верно. Ну а теперь, студент, передай мастеру емкость, ему в плаще разливать сподручнее. Все рабочие вопросы решили, отдыхаем! Как-никак суббота сегодня – выходной день.
И мы принялись отдыхать с энтузиазмом людей, понимающих, что уже через несколько часов о выходных им придется надолго забыть.
***
В машине, не считая водителя, нас было шестеро. Выехали из Москвы пораньше, чтобы хватило времени на обустройство. Жоша сел в кабину – показывать дорогу. В кузов тентованного ЗИЛка вместе со мной забрались и устроились на свёрнутых палатках и спальниках длинноногий Сергей Птицын, с недавнего времени сотрудник кафедры физгеографии СССР, мой однокашник Гена Лущенко и двое незнакомых первокурсников, представившихся Михаилом и Ренатом. Под монотонное урчание двигателя я довольно быстро уснул, а когда открыл глаза, ребята уже выбрались из машины. Я стал подавать им из кузова ящики с приборами и продуктами, мешки с палатками, спальники и прочую хрень (а каким ещё словом можно назвать, например, огромное дубовое кресло?). Жоша внимательно осматривал всё, что мы выгружали, и сверялся со списком. Когда из кузова вытащили последний ящик тушенки, наш ВРИО подписал водителю бумаги и попрощался с ним. Машина пустилась в обратный путь, обдав нас напоследок вонючей струёй выхлопных газов.
На опушке леса, примерно в сотне метров от расположенной в поле метеоплощадки, лежали сейчас две живописные кучи экспедиционного барахла. Врытый между ними в землю дощатый стол с двумя лавками по бокам, чёрная проплешина кострища и лежащие рядом старые колышки указывали, что Пущинская экспедиция существует уже не первое лето.
Закипела привычная работа по обустройству лагеря. Все разбились на пары и разыграли по жребию места для палаток. Нам с Геной досталось ближнее от стола. После установки мы забросили в палатку рюкзаки и спальники. Как и большинство других, была она просторной, четырехместной – на комфорте Михельсон не экономил. Впрочем, в лагере установили и две шестиместные палатки. Одну – для отсутствующего пока руководителя, Вторую заняли начальники помельче: Жоша и Птица.
В трудах праведных не заметили, как приблизилось святое время обеда.
– Птица в лагере, остальные за мной, – скомандовал Жоша, и мы послушно двинулись по тропинке через лес за своим временным руководителем.
На территорию Дома отдыха попали через дыру в сетчатом заборе. Столовая оказалась мечтой лесного жителя: уютная, опрятная, вся в белых скатертях, салфетках, занавесках. Наши штормовки и джинсы нарушали эту идиллию. Строгая заведующая встретила компанию с распростёртыми объятиями, справилась у Жоши о здоровье начальника и спросила, когда же тот сам зайдет на огонек. Стало ясно, что незримая рука Михельсона и его прославленное умение четко решать вопросы ведут нас по жизни и в отсутствие Алексея Исааковича…
До ужина все дружно монтировали и налаживали приборы на метеоплощадке и в лесном массиве: развесили в будках психрометры [19], установили два комплекта почвенных термометров [20], заправили ленты в самописцы [21].
Птица оформил титульные листы журналов наблюдений, Жоша восстановил поврежденную линию электроснабжения, наладил освещение на площадке и в самом лагере. По кухне дежурил Ренат. Он приготовил на костре гречневую кашу с тушенкой, как ни странно, очень вкусную.
После ужина я, повинуясь решению Жоши, заступил на первое дежурство. Теперь до утренней смены все метеонаблюдения были на моей совести. Я положил перед собой на стол наручные часы, достал из кармана и проверил фонарик, раскрыл купленного неделю назад в ольхонском букинисте «Наследника из Калькутты» [22] и приготовился к бессонной ночи.
До половины третьего всё было тихо, затем издали послышался неровный гул приближающейся легковой машины, и на ведущем к лагерю проселке синхронно запрыгали светлячки фар.
Рыбаки? В ночь на понедельник? Бред! Скорее заблудился кто-то. Будут дорогу спрашивать, а от меня толку, что с гадюки шерсти. Точно, заблудились! К нашим палаткам сворачивают. Желтая «волга» с чёрными шашечками на бортах медленно вкатилась под лагерный фонарь и встала, заглушив двигатель. На переднем бампере новенькими цифрами сверкал московский номер.
Щёлкнув замком, отворилась правая передняя дверка. Вышедший из нее незнакомый парень в линялых джинсах и выцветшей штормовке, не говоря ни слова, кинулся открывать заднюю, из которой грациозно выпорхнула размалеванная стройная блондинка в алом вечернем платье, а ля «эротическая мечта интуриста». Я ущипнул себя за ногу под столом. Машина осталась на месте. Странная парочка тоже не исчезла. Гм… Значит, не сплю. Неужели они к нам в экспедицию? Бред… На телке одной только косметики – больше, чем на месячную зарплату профессора. И единственный прибор, с которым она контактирует по работе, к гидрометеорологии имеет… Э-э-э… Косвенное отношение.
Но в тот момент, когда моя челюсть уже грозила упасть на раскрытые страницы романа, из машины показался элегантный и нетрезвый Михельсон, галантно выволакивающий следом за собой пышногрудую брюнетку в чем-то фиолетовом и обтягивающем.
– Привет ночной смене! – Алексей Исаакович и не подумал приглушить голос. – Как идет первая вахта?
– Устроились без проблем. Вахта без происшествий. Местные жители о вас спрашивали, велели при случае кланяться! – отчитался я перед высоким начальством.
– Ага… Понятно! – Михельсон положил руку на талию ошеломлённой блондинки. – А я тут пару цыпочек с собой захватил: эти крошки хвастали, что ночные вахты им не в диковинку.
Девицы посмотрели на спутника с немым укором, оно и понятно: у них, в валютном кабаке, вахта – нечто совсем иное…
Из «младшей» шестиместной палатки показались две всклокоченные головы. Помаргивая узенькими щелочками глаз, они оглядели всю композицию. Глаза стали значительно шире… И головы исчезли под опустившимся пологом.
Одеваются, надо полагать.
Когда из палатки вылез Жоша, в центре стола неровной горкой лежали завёрнутые в бумагу ресторанные деликатесы. А продолжающий балагурить Михельсон вынимал из двух больших полиэтиленовых пакетов и расставлял на скатерти недопитые бутылки. Из всей компании, похоже, только он один чувствовал себя свободно и непринужденно.
Девицы, судя по всему, ещё не оправились от шока: они явно ожидали чего-то другого. Прибывший с Алексеем Исааковичем парень стоял отдельно от них с экспедиционным рюкзаком в руках и, похоже, не знал, что делать дальше. Водитель помогал Михельсону сервировать стол. А я? Я бросил взгляд на часы, закрыл книгу, вынул из кармана фонарик, сунул под мышку журнал и двинулся на метеоплощадку. Время!
Когда вернулся, вся компания сидела за накрытым столом. С правой стороны, поближе к свету, угнездились девицы. Рядом с ними устроился водитель. Напротив, в порядке старшинства – Жоша, Птица и парень в штормовке. А во главе стола, под самым фонарём, на принесенном из начальственной палатки дубовом кресле счастливым падишахом восседал сам Алексей ибн Исаакович. Сигарету он держал в левой руке, потому что в правой уже была полная рюмка. Как, впрочем, и у всех, кроме водителя.
– …А потом я поймал у кабака тачку, заехал за Василием, – кивок в сторону незнакомого парня, – чтоб ему на перекладных сюда не тащиться, и вот мы все здесь… Вы спросите, какое отношение имеет эта история к следующему тосту? Да никакого. Потому что пить в присутствии столь очаровательных особ за что-нибудь, кроме их несравненной красоты, считаю неприличным и данной мне властью запрещаю! – Михельсон торжественно выпрямился. – За прекрасных дам!
Я встал вместе со всеми, приложил рюмку к губам и нетронутой вернул её на стол. Встретив заинтересованный взгляд руководителя, глазами указал на журнал наблюдений. На лице Алексея Исааковича промелькнуло одобрение. Потом он перевёл взгляд на водителя. Тот кивнул головой и двинулся к «волге».
Вскоре из салона раздалась негромкая музыка. Михельсон подошел к водительской дверке, добавил звука, а затем, вернувшись к столу, шепнул что-то девицам. Те послушно поднялись и юркнули в его палатку. Следом отправился и сам хозяин. Всё общество восприняло его уход, как команду «отбой». Жоша пошел устраивать новенького, Птица вернулся в свои парусиновые апартаменты. Водитель уселся за стол и продолжил ужинать. А я снова раскрыл книжку: до конца дежурства оставалось еще больше четырех часов.
«Волга» с девицами покинула стоянку во время моего следующего визита на площадку. Михельсон накрыл остатки трапезы бумажными салфетками с надписью «Прага» и ушел досыпать. А я сидел и прикидывал, сколько месячных зарплат просадил за эти сутки наш начальник, и откуда у него такие шальные деньги. На факультете ходили слухи, что Алексей Исаакович не только филателист, но и эксперт-посредник на крупных сделках с редкими марками. Поговаривали даже, что его левые доходы превосходят официальную зарплату всей кафедры.
События сегодняшней ночи делали эти рассказы похожими на правду. Впрочем, что толку считать чужие деньги!? Карьера фарцовщика, толкача или посредника никогда меня не прельщала – слишком уж тусклой казалась перспектива…
И я снова углубился в чтение романа. Тем более что сюжет там с каждой страницей закручивался всё туже, а тропическая экзотика от абзаца к абзацу расцветала всё ярче…
_______________________________________________________
[13] Филиал Дома Студента – одно из университетских общежитий. ФДС находится на Ломоносовском проспекте (дом № 31) в двух автобусных остановках от Главного здания МГУ и включает в себя семь пятиэтажных корпусов коридорного типа
[14] полевые — экспедиционный аналог командировочных
[15] бальнеология – один из разделов курортологии, изучающий физико-химические свойства минеральных вод, методы их использования с лечебно-профилактическими целями при наружном и внутреннем применении, а также медицинские показания и противопоказания применения минеральных вод для лечения различных заболеваний
[16] «охотник за простофилями» – так студенты геофака МГУ в шутку называют вербовщиков в экспедиции
[17] «полем» географы именуют все виды полевых исследований, т.е. любую экспедицию, вне зависимости от рельефа местности и характера растительности
[18] эти сигареты в начале 1980-х годов стоили 70 копеек за пачку и считались элитными
[19] психрометр – прибор для определения температуры и влажности воздуха, представляет собой набор из двух термометров, один из которых сухой, а второй обёрнут влажной хлопчатобумажной тканью. Испаряясь со смоченного термометра, вода охлаждает его тем сильнее, чем ниже влажность воздуха в данной местности. Зафиксировав температуру сухого и влажного термометров, метеоролог (используя специальные психрометрические таблицы), может достаточно точно определить влажность воздуха
[20] почвенные термометры – то есть, термометры, измеряющие температуру почвы на различной глубине. В 1980-е годы в СССР для этой цели обычно использовались коленчатые термометры Савинова. Рабочим органом такого прибора был ртутный капилляр, заметно удлинённый (по сравнению со всеми прочими) на участке от резервуара до начала шкалы. Размер удлинения зависел от того, на какой глубине будет измеряться температура почвы. Чаще всего устанавливали серию из четырёх почвенных термометров: на глубине 5, 10, 15 и 20 см. Сразу после резервуара капилляр изгибался под углом 1350, чтобы удобно было отслеживать значения температуры, уложив резервуар горизонтально в специально вырытую для этого ямку, а затем засыпав землёй удлинение капилляра до самой поверхности почвы
[21] приборы, непрерывно (или через определённые интервалы) регистрирующие изменения какого-либо метеорологического параметра (барографы, термографы, гигрографы) или сразу целой группы параметров (метеорографы) механическим способом, оставляя специальным пером следы на ленте, надетой на движущийся барабан с суточным или недельным оборотом
[22] знаменитый «пиратский» роман Роберта Штильмарка. Как и многие другие популярные произведения фантастической и приключенческой литературы, купить его в московском магазине было практически невозможно – за такими книгами нужно было идти на «толкучку» и платить в пять-десять раз больше стандартной цены. Однако на периферии, где потребность в литературе была существенно меньше, заезжему любителю иной раз могла улыбнуться удача
