«Золотая дремотная Азия опочила на куполах…»

Хороший был день 3 октября! Юбилейный — 125 лет исполнилось бы поэту Сергею Есенину, если бы 28 декабря 1925 года его, 30- летнего, не нашли бы мёртвым в элитной ленинградской гостинице «Англетер».

К этой юбилейной дате и подготовить торжественную статью – «датскую», как в шутку называют такие сочинения наши коллеги –журналисты. Мы так и сделали: галопом пробежали по биографии и творчеству поэта, сообщили, что хотел сказать нам Сергей Александрович своими самыми знаменитыми произведениями. Даже уточнили, что в мире уже существует более 30 памятников поэту, и уже решили поставить точку в конце своего труда, как вдруг новостные передачи радио и телевидения стали дружно сообщать, что в Москве, во дворе музея поэта, торжественно открыт еще один памятник Сергею Есенину, который вызвал… скандал. Ну как же в наши дни без жареных фактов?!
Мы отложили заготовку «датской статьи» и стали разбираться, что произошло во дворике есенинского музея.
Оказалось, скульптор Григорий Потоцкий изобразил Есенина, извините, в виде… трупа ангела со сломанными крыльями. Молодежь уже «прикалывается»: Есенин делает мостик на ластах.

Кто-нибудь знает, почему в нашей стране с особым удовольствием отмечают не день рождения знаменитостей, а прямо противоположную дату? Вспомним, А.С. Пушкина в СССР особенно торжественно чествовали в 1937 году, отмечая 100 — лет со дня гибели поэта. Даже привезли из мест ссылки нескольких его потомков, о чем писала наша газета.
Вот и 3 октября нынешнего года вроде бы отмечали юбилейный день рождения Есенина, а подарили музею скульптуру, изображающую его… мертвым. С чего вдруг?! Наверное, потому, что падший ангел — это тот, кто восстал против Создателя – Сатана? Которого за непослушание Создатель отправил в преисподнюю и обрек на вечные скитания? Это Демон, Сатана, черт, наконец! Вспомним поэму Лермонтова: «Печальный Демон, дух изгнанья, летал над грешною землей…». А как великолепно изобразил этот полет и такого же, но уже поверженного ангела художник Врубель!
Все ищут истину. Все хотят любви и света. Да найти их дано не всем. Может, потому, что «рад бы в рай, да грехи не пускают»? Поэт себя оправдывал так: «Но коль черти в душе гнездились, значит, Ангелы жили в ней».
Известно, что какое-то время Сергей Есенин пытался найти истину в религии, дружил со священником, читал Библию. Однако вдруг бросил искания смысла жизни в религии и объявил себя атеистом. Все это говорит о его душевном разладе, мучениях, метаниях и сомнениях, что его душа – это поле брани света и тьмы – ангелов и чертей. Едва взглянув на фото нового памятника, вспоминаешь ужасные посмертные снимки Есенина, сделанные в той самой гостинице, и страшные слова Маяковского «собственных костей качаете мешок»…
Глядя на новое изображения поэта, невольно думаешь, неужели в его душе победили все-таки черти? Но ведь мы любим поэзию Сергея Есенина не за этот ужас, а совсем за другое. За нежность, за лиричность, за красоту, за душевность. Впрочем, «каждый выбирает по себе…».
Я просмотрела фото многих ранее созданных памятников поэта. Оказалось, и у нас в Казахстане, где идет нешуточная борьба с прежними идеалами, берегут память о Есенине. Светлую память! На всех скульптурах у него ясное вдохновенное лицо настоящего поэта. Такое бывает, если у человека «ангелы в душе». Тогда он пишет те прекрасные стихи, которые мы так любим, к которым наши лучшие композиторы сочиняют красивую музыку, а исполнители поют для нас прекрасные романсы на слова нашего любимого поэта Сергея Есенина. Конечно, жизнь многообразна, бывали у поэта и черные дни. Но не они же определяют суть поэзии.
В наше непростое время не только в столице РФ, но и у нас, в Республике Казахстан, появляются новые памятники. И это не только табуны гипсовых лошадей, словно больше нечем гордиться народу Великой Степи. Вот какой красивый памятник Есенину не так уж и давно поставили в казахстанском Таразе.

Все знают, как у нас в Казахстане народ любит красивую музыку, поэзию и, скажем так, другие виды искусства. Но даже ко всему привыкшие москвичи почти единодушно отвергли новый памятник Есенину, назвали его надругательством, издевательством, а Маша Шукшина — даже богохульством.
Не помогают утверждения скульптора вечная самозащита творцов, что «он так увидел поэта» и что «он имеет право на свой взгляд»! Так же единодушно заявляют и все… 12 защитников скульптора из почти 400 оставивших свои комментарии на форуме (это цифры на 3 октября). Ну и что ж! У них есть право на свое мнение. А у меня разве нет его? Да, но не хочу я любоваться трупом «падшего ангела»! «Пусть его сам скульптор Потоцкий заберет к себе домой и любуется им», как предложил один форумчанин. И с ним не трудно согласиться.
Лучше я расскажу всем желающим о пребывании Сергея Александровича Есенина почти у нас — в Центральной Азии. Не слышали о таком эпизоде из жизни поэта?

Через весь Казахстан под стук колес

Ах, как жаль, что поэт не посетил в свое время нашу Республику Казахстан! Как интересно было бы узнать, где он был, что видел и как отразились эти впечатления о поездке в его прекрасной поэзии! Впрочем…тогда все было иначе. Еще не существовало не только такой республики – Казахстан, но и Узбекистана тоже.
Но если Сергей Александрович, ездил в Ташкент, о чем есть информация в его переписке с друзьями, то он никак не мог миновать казахстанские южные города и станции одной из двух к тому времени уже действующих южных железных дорог. Значит, и памятник поэту поставили в Таразе не просто так — для украшения аллеи. Для этого была серьезная причина. Вот Есенин в поэме «Пугачёв», в главе о бегстве калмыков из Поволжья в Китай, говорит «об их переправе через шерстожелтые воды Арыси». Значит, поэт видел эту бурную горную речку.
Кому ни скажу, что Есенин в 1921 году побывал в Туркестане, сразу слышу в ответ: «Из голодного Поволжья за хлебом приезжал»? Значит, этот человек читал популярную книгу Александра Неверова (1886-1923) «Ташкент – город хлебный», в анонсе которой говорится, что «в повести создана «ужасающая картина всеобщего голода, показанная через восприятие 12-летнего мальчишки».
Голод 1921 года… Он охватил тогда всю страну. Из 90 млн человек в стране погибло более 5 млн… А поэт в такое время едет через полстраны в неведомые ему края. Зачем? А просто так! В гости к другу по переписке! Странные люди, эти поэты!
На самом деле, Есенин всегда «болел Востоком», он интересовался его классиками — Омаром Хайямом, Саади. Его мечтой было «объездить всю Азию и проехать дальше». Поездку в Туркестан он задумал еще в самом начале 20-х годов. В июле 1920 года в письме к своему поэтическому другу А.В.Ширяевцу, живущему в Ташкенте, Есенин пишет: «В октябре я с Колобовым (советский работник) буду в Ташкенте». Но эта поездка состоялась только весной 1921 года. К этому времени уже утихли крестьянский бунты. Можно было ехать любоваться гомоном восточных базаров, буйным цветением белых «урючин» и розовых «персин».
В письмах к друзьям С.Есенин вспоминает, что проезжал станции Аральское Море, Джусалы, а 13 мая 1921 за 3 часа, до прибытия в Ташкент, останавливался на ныне казахстанской станции Арысь. Там следовавшие из Оренбурга поезда стояли около 20 минут. Можно предположить, что С. Есенин не усидел в вагоне, вышел из вагона и гулял по перрону станции Арысь. Он мог увидеть далекие горы и какую –то бурную речку странного шерстожелтого цвета. В самом деле, мимо этих станции на пути из Оренбурга в Ташкент пассажир проехать никак не мог.
В том же году, в марте — августе 1921 г., он писал поэму «Пугачев», где есть глава, которая называется «Бегство калмыков», а в ней вот такие строки:

«…Тридцать тысяч калмыцких кибиток
От Самары проползло на Иргис.
От российской чиновничьей неволи,
Оттого, что, как куропаток, их щипали
На наших лугах,
Потянулись они в свою Монголию
Стадом деревянных черепах».

Еще не подъехав к Ташкенту, а лишь на пути к нему, поэт написал, «как бурливо и гордо скачут там шерстожелтые горные реки». Конечно, видел он не одну реку. Например, не мог не увидеть тоже странную изменчивую Сырдарью цвета кофе с молоком. Ведь река течет параллельно железной дороге Оренбург –Ташкент. В мае, когда поэт ехал в Ташкент, реки на юге «нашей Азии» бурливые, многоводные, а потому и «шерстожелтые». Вот что написал Есенин в поэме, над которой он работал прямо в вагоне «советского чиновника тоdарища Колобова», в главке «Конец Пугачева».

«Нынче ж в ночь вы должны оседлать лошадей
И попасть до рассвета со мною в Гурьев…
Наши лодки заплещут, как лебеди, в Азию.
О Азия, Азия! Голубая страна,
Обсыпанная солью, песком и известкой.
Там так медленно по небу едет луна,
Поскрипывая колесами, как киргиз с повозкой…
Но зато кто бы знал, как бурливо и гордо
Скачут там шерстожелтые горные реки?
Не с того ли так свищут монгольские орды
Всем тем диким и злым, что сидит в человеке?»

Есенин ехал к другу — Александру Ширяевцу (настоящее имя — Александр Васильевич Абрамов). Критики его называли «ярким представителем новокрестьянских поэтов — поэтов русского возрождения». Всей своей жизнью он подтверждал эту характеристику: родился в селе Ширяево Симбирской губернии в семье бывшего крепостного, учился по книгам, привозимым торговцами-лубочниками. Учился и в церковноприходской школе, трудился на самарской бумагокрасильной фабрике. Стихи подписывал псевдонимом — Александр Ширяевец. В 1905 году жизнь забросила поэта в Среднюю Азию, а поэзия — заочно в Москву, где жил тогда Сергей Есенин. Есенин полюбил стихи Ширяевца. Их долгая дружба зародилась в длительной переписке — с 1915 года их письма «летали» через всю Российскую империю», а встретились они лишь в 1921 году в Ташкенте.
Представим себе, что творилось тогда, в 1921 году, в стране, переживавшей невероятные потрясения: засуху, голод, крестьянские бунты. Но Есенин все равно поехал через казахстанские степи в бурлящий Ташкент. Зачем? Поговорить о поэзии с другом, который жил в жарком городе, но по-прежнему оставался певцом Волги и родного края.

Ташкентские адреса Есенина

Первым ташкентским адресом, связанным с именем Сергея Есенина, следует считать железнодорожный вокзал, куда он приехал вместе со своим другом Григорием Романовичем Колобовым (1893–1952) 13 мая 1921 года и прожил в специальном служебном вагоне до самого отъезда в Москву.
С. Есенин и его спутники ехали в Ташкент, как Ленин из Германии, в зеленом бронированном вагоне. У этого чуда техники была своя «биография». До революции вагон принадлежал архиепископу Грузии, потом попал к Махно, а когда «батьку» (сколько у нас было «отцов народа»!) разгромили, был передан в распоряжение Контрольной комиссии МПС, которую в 20-е годы возглавил Г. Р. Колобов, который и пригласил поэта прокатиться с ним в Ташкент. Позже он написал в мемуарах: «Кроме стола, стульев и дивана, у последнего окна салона с левой стороны к стенке был прикреплен столик для пишущей машинки» А сам С. Есенин писал А. Мариенгофу: «Вагон, конечно, хороший, но все-таки жаль, что это не ровное и стоячее место. Бурливой голове трудно думается в такой тряске». Жил Есенин в своем вагоне, — вспоминал художник Ф. В. Лихолетов, — стоявшем где-то на дальних путях Ташкентского железнодорожного вокзала. Утром, переступая через многочисленные рельсы, вместе с Колобовым и их спутниками шли на привокзальную площадь, брали извозчика и ехали в город — либо к Ширяевцу, который, по-моему, в эти дни не ходил на службу, либо сразу в какую-нибудь чайхану в Старом городе — завтракать». «В вагоне мне приходилось бывать, — вспоминала Е. Г. Макеева. — Есенинское купе всегда было в порядке, на столике лежали местные газеты и стопка бумаги, полка была застелена одеялом, на котором тоже были бумаги и книги. Помню, там лежала большая кипа сборников Есенина, которые он привез с собой и дарил потом перед отъездом».
Что же помогло Сергею Есенину разглядеть в неизвестных краях то, что сокрыто от посторонних? Какой же Восток увидел великий русский поэт? Вот ответил на эти вопросы его друг поэт Валентин Вольпин.
«…Есенина манил не «Ташкент — город хлебный», а Ташкент — столица Туркестана. Поездку Есенина в Туркестан следует рассматривать как путешествие на Восток, куда его очень давно, по его словам, тянуло.
Приехал Есенин в Ташкент в начале мая, когда весна уже начала переходить в лето. Приехал радостный, взволнованный, жадно на всё глядел, как бы впитывая в себя пышную туркестанскую природу, необычайно синее небо и весь тот необычный для европейца вид туземного города с его узкими улочками и безглазыми домами, с пестрой толпой и пряными запахами. Он приехал в праздник уразы, когда мусульмане до заката солнца постятся, изнемогая от голода и жары, а с сумерек, когда солнце уйдет за горы, нагромождают на стойках под навесами у лавок целые горы угощений для себя и для гостей. Цветы в это время одуряюще пахнут, а туземные оркестры, в которых преобладают трубы и барабаны, неистово гремят.

В узких запутанных закоулках тысячи людей в пестрых, слепящих, ярких тонов халатах разгуливают, толкаются и объедаются жирным пловом, сочным шашлыком, запивая зеленым ароматным кок-чаем из низеньких пиал, переходящих от одного к другому.
Чайханы, убранные пестрыми коврами и сюзане, залиты светом керосиновых ламп, а улочки, словно вынырнувшие из столетий, ибо такими они были века назад, освещены тысячесвечными электрическими лампионами, свет которых как бы усиливает пышность этого незабываемого зрелища. Толпа разношерстная: здесь и местные узбеки, и приезжие таджики, и чарджуйские туркмены в страшных высоких шапках, и преклонных лет муллы в белоснежных чалмах, и смуглые юноши в золотых тюбетейках, и приезжие из «русского города», и разносчики с мороженым, мишалдой (взбитые белки и сахарный сироп. — Прим. ред) и прохладительными напитками. Всё это неумолчно шевелится, толкается, течет, теряя основные цвета и вновь находя их, чтобы через секунду снова расколоться на тысячу оттенков».
И в такую обстановку Есенин, молодой рязанец, попал из голодной Москвы. Он сначала теряется, а затем начинает во всё вглядываться, чтобы запомнить.
Друг поэта Вольпин вспоминает: «…Я помню, мы пришли в старый город небольшой компанией, долго толкались в толпе, а затем уселись на верхней террасе какого-то ош-хане. Вровень с нами раскинулась пышная шапка высокого карагача — дерева, которое Есенин видел впервые. Сверху зрелище было еще ослепительнее, и мы долго не могли заставить Есенина приступить к еде… Неудивительно, что чуткая ко всему прекрасному душа поэта буквально затрепетала от свежести южных красок и неведомых ароматов».
Сергей Есенин был очарован Туркестаном. Поэт, часто искавший вдохновение в спиртном, обнаружил неведомый для себя мир, который помогает мыслить философскими категориями без помощи алкоголя. Все друзья единодушно отмечают «приличное поведение» поэта. Вот пишет Вольпин: «Что меня поразило, пил Есенин в Ташкенте мало. Разговоров о его разгулах московских я наслышался, а когда встретились, счел все это враньем. Сергей Александрович вел себя очень сдержанно и спокойно, утром к вину не прикасался, а вечерами у Ширяевца или даже в ресторане никогда границ не переходил…»
В Ташкенте Есенин по-настоящему увлекся узбекской поэзией. Елена Макеева, ташкентская знакомая поэта, рассказала, что однажды они той же компанией побывали в гостях у местного поэта Алимбая. «У арыка, текущего рядом с красивым двухэтажным домом, мы сидели довольно долго, ели сладости, а потом плов. Затем Алимбай начал нараспев читать стихи… Есенин как бы в ответ прочел что-то свое, тоже очень напевное и музыкальное. Алимбай и его гости одобрительно кивали головами, цокали языками. Есенин ничего не комментировал и не хвалил, был задумчив и молчалив…».
В Ташкенте Есенин вчерне закончил свою драматическую поэму «Пугачёв», которую и прочитал местным жителям. Он выступал с чтением своих стихов и на вечерах «Студии искусств» в Туркестанской публичной библиотеке, и в клубе Красной Армии, и перед показом фильмов в кинотеатрах «Туран» и «Зимняя Хива». Популярность «русского гостя» в Ташкенте была огромной: почитатели несколько раз устроили поэту овацию. Есенина окружали поэты, с которыми его познакомил Александр Ширяевец, и представители других творческих профессий и местной интеллигенции.
В Ташкенте тогда очень увлекались кино, но Есенин категорически отказывался от приглашений посмотреть какой-либо фильм. Говорил: «Не за тем я сюда приехал». Он хотел познать Восток, и написал стихи о Бухаре, которую никогда не видел, но определил этот сказочный города очень точно, написав: «И стеклянная хмарь Бухары». А хмарь – это зной, смешанный с пылью веков, зной, оплавляющий камни бухарских куполов, их голубые изразцы. И еще это: «Золотая дремотная Азия опочила на куполах…»
Русского поэта интересовали узбекские стихи, музыка и песни, которые он с удовольствием слушал у своих новых ташкентских знакомых.
Вечером 29 мая 1921 г. Сергей Есенин выехал в Самарканд для знакомства с памятниками среднеазиатской старины, а 3 июня вернулся обратно. Поэт простился с друзьями и затем навсегда уехал из полюбившегося ему Туркестана.
Долгие годы подробности пребывания Есенина на этой земле были практически неизвестны любителям поэзии. Ликвидировать это белое пятно есенинской биографии взялись ташкентские краеведы, коллекционеры, энтузиасты и исследователи творчества Есенина. Помогло и то, что в столице Узбекистана жила и работала дочь поэта — журналистка Татьяна Сергеевна Есенина. Бережно сохранила архив рано умершего Александра Ширяевца его невеста Маргарита Костелова, охотно поделились своими воспоминаниями старые ташкентцы, встречавшиеся с Есениным в 1921 г.
В фондах музея около 3000 экспонатов, в том числе автографы Сергея Есенина, прижизненные издания его произведений, фотографии и ряд личных вещей. Ценные рукописи и редкие документы передали в музей дети поэта и близкие ему люди.
«У Есенина при жизни не было своего дома, — говорит народный поэт Узбекистана Эркин Вахидов, — не имея постоянной крыши над головой, он все время менял местожительство. Но на узбекской земле вот уже двадцать лет есенинский дом есть. Это дом с его постоянной пропиской…».

Находясь в Ташкенте, Сергей Есенин неоднократно выказывал желание посетить древний Самарканд, чтобы познакомиться с «истинным Востоком». Знакомый Есенина, Гавриил Михайлов, попросил персидского консула Ахмедова, резиденция которого находилась как раз в этом городе, приютить там на несколько дней российского поэта. Консул согласился и выделил для поездки автомобиль. Вместе с Есениным в Самарканд поехала сопровождающей Елена Михайлова, которая оставила о поездке свои воспоминания.
По ее мнению, Есенин очень хотел «осмотреть старинные архитектурные ансамбли, ступить на древнюю землю Согдианы, познавшей многих завоевателей и властителей, ушедших в небытие, но сохранявшей одну лишь власть — нетленную и вечную власть красоты».
Самарканд надолго запомнился Есенину. Это в разные годы отмечали его друзья.
«Несколько дней тому назад я видел Есенина, ты его знаешь, — писал художник К. Петров-Водкин в 1921 году своей жене. — Он вернулся в полном восторге от Самарканда…».
В Самарканде Есенин пробыл три дня и вернулся обратно в Ташкент, после чего поехал в Бухару и Полторацк (ныне Ашхабад), чтобы оттуда навсегда покинуть полюбившийся край. Его друг Александр Ширяевец вскоре переехал в Москву.
А как же «Шагане, ты моя Шагане» и «Персидские мотивы»? Поклонники Есенина считали и до сих пор некоторые полагают, что поэт побывал и в этой загадочной стране, и искренны удивляются узнав, что Персия у Есенина выдумана, а стихи об этой сказочной стране и написаны после пребывания поэта в другой восточной стране – в Азербайджане. Но ташкентцы считают, что «всё же взял что-то русский поэт у неба и земли Туркестана, подметил на ташкентской улице, в чайхане, в узбекском дворике — во всем, что так легко проглядывается сквозь «персидские» пейзажи и детали его восточного цикла».

В статье использованы материалы
Ташкентского музея С.А.Есенина и
Книги А. Зимина